10 смелых фото геев-мусульман
Оголиться и показать член — это, конечно, смело. Но в наших фото геев смелость другого плана: в некоторых мусульманских странах за гомосексуальность полагается смертная казнь. Так что показать лицо гомосексуалу-мусульманину или мусульманке, как минимум, рисковано. Как в одной личности примиряется ислам и принятие себя, читайте в откровениях героев спецпроекта Самры Хабиб.
Подписывайтесь на наш Telegram-канал!
Фотограф Самра Хабиб родилась в Пакистане, живёт в Канаде и путешествует по всему миру, снимая портреты людей, идентифицирующих себя одновременно как гомосексуалов и мусульман.
Шима
Я выросла в Ширазе, Иран. Три года назад мы переехали в Канаду: на отца слишком сильно давило правительство республики, а брата вот-вот забрали бы на военное обучение. Отец работал адвокатом и устраивал семинары по правам человека. Благодаря ему у меня зародилась чувствительность к общественной несправедливости.
Детство в Иране — это контраст между счастьем и тревогой. Я проводила время в садах, ела гранаты и читала поэзию в кругу большой семьи, чувствовала её любовь. Но кроме этого мне регулярно приходилось выслушивать нотации муллы о том, что я должна покрывать голову и так далее. Мы много путешествовали, я проводила время с друзьями родителей — в целом я была довольно счастливым ребёнком.
Помню, в детстве я мечтала, что буду носить костюм и целовать жену перед уходом, как это всегда делали белые пары в телевизоре. В раннем подростковом возрасте я отрезала свои длинные чёрные волосы, чтобы выглядеть маскулинно, потому что мне казалось, что маскулинность — синоним власти и симпатии к девушкам. В Иране я занималась скоростным катанием на роликах, а сегодня моё любимое хобби — это роллер-дерби, потому что именно в нём я нашла комьюнити, которое принимает меня такой, какая я есть. Дерби — это такое квир-пространство, где нет акцента на сексе или алкоголе, и это для меня важно.
Ислам для меня — утешение. Это идентичность, которую я определяю по своим правилам. В 11 лет я впервые взяла в руки даф и начала учиться у крупного мастера. Изучение суфизма стало для меня идеальной рефлексией.
По моему мнению, стигма — один из крупнейших вызовов, которые сегодня стоят перед квир-мусульманами. Ислам целиком истолковывается поразительно неверно, и разговор о квирности — лишь начало. Нас отвергают и мусульмане, и квир-сообщество. Я надеюсь, что мне удастся вернуться в Иран и помочь девочкам, которые чувствуют то же, что я чувствовала. Я надеюсь помочь Ирану двигаться к принятию и поддержке квир-людей.
Эль-Фарук
Я родился в Танзании. Родители научили меня исламу, который проповедует справедливость и любовь и принимает разнообразие и освобождение — тот вид ислама, на который повлияло множество традиций, особенно суфизм.
Одна из вещей, которые случились с исламом в постнефтяную эпоху, в постреволюционную эпоху, — это упрощение ислама до уровня свода правил, что делать можно, а что нельзя. Такой подход уничтожает духовность и связь с Создателем. ЛГБТ-люди всегда существовали, и на самом деле геи, лесбиянки, бисексуалы и трансгендеры всегда принимались в мусульманских сообществах. Эти сообщества были открыты к трансгрессии — сегодня же у мусульман воруют их идентичность.
Я занимаюсь правами беженцев и иммигрантов. Большинство моих клиентов — ЛГБТИК-люди, которые сбежали от гонений. Кроме этого, я защищаю интересы женщин, которые подверглись домашнему насилию. Около 20 % моих клиентов ВИЧ-положительны, и они страдали от стигматизации и дискриминации в своих странах.
Когда я основал Салаам (мусульманское квир-комьюнити в Канаде) в 1991 году, моей задачей было создать пространство для сообщества. Шесть лет назад я с двумя единомышленниками решил начать «пятничную мечеть», которая вышла бы за пределы пятницы и за пределы Торонто — сегодня у нас есть целых семь сообществ. Важно, что нам удалось сломить стереотипы и создать представление об инклюзивной мечети, равногендерной и квир-утверждающей. Это территория, где тебя не спрашивают, мусульманин ли ты, и если да, то какой именно. Мы рады всем. Мы принимаем всех во всей их самости.
Азад
(Имя изменено по просьбе героини)
Долгое время я думала, что бисексуальна. Пять лет назад помолвилась с парнем и в ту же ночь осознала, что я лесбиянка. Мне пришлось вернуть ему кольцо и сделать каминг-аут перед своими родителями.
Быть квир-человеком в Турции — это табу. Люди боятся потерять семью, бояться рисковать миром и репутацией своих родных. Но, думаю, быть геем в Стамбуле гораздо сложнее, чем быть лесбиянкой. Когда я держу свою партнёршу за руку на улице, никто на это не реагирует. Девушки могут позволить себе держаться за руки или целовать друг друга — люди вокруг думают, что они лучшие друзья. С мужчинами всё иначе.
Произошедшее на Прайде в 2015 было полным позором. Действия полиции вызывают лишь презрение. После событий в парке Гези Эрдоган боится любых собраний, и неважно, протест это или праздник. Полицейские издевались над всеми, даже теми, кто не принадлежит к ЛГБТ-комьюнити. Но им не удалось сломить наш дух — мы всё равно танцевали и праздновали Прайд в переулках города.
Лейла
Моя мама из Алжира, отец — с Карибских островов. В моём детстве мы с отцом исповедовали буддизм, но мама постилась в течение Рамадана, и только в это время я сталкивалась с исламом. Я всегда была духовным человеком, в 16 лет я взяла в библиотеке Коран и прочла его за три недели. Потом начала читать об исламе больше и больше. В 25 я стала носить хиджаб. Решение было сложным, особенно в такой исламофобной стране, как Франция. Я социальный работник, и после этого решения найти работу в Париже стало непросто. Моя жизнь во Франции стала адом на земле.
Прошло время, и мой хиджаб из символа веры превратился в символ сопротивления. У меня много татуировок, и когда люди видят меня в хиджабе, в их глазах застывает шок. Я слышу, что мне нельзя иметь тату или одеваться так, как я одеваюсь. Мой ответ: «Это между мной и Аллахом». Кроме того, я брею голову. Хочешь посмотреть, что там под хиджабом? Нет, дружок, там нет длинных и шелковистых чёрных волос, которые блестят, как в «Тысяче и одной ночи». Я не Жасмин из «Аладдина».
Ещё в раннем возрасте я поняла, что я квир. Я начала задавать вопросы в мусульманской общине, и, когда ты слышишь, что люди твоей веры отвергают часть тебя, это больно. Быть одновременно квиром и мусульманином — это не болезнь. Людям, как я, недостаёт пространства, где мы могли бы чувствовать себя комфортно и безопасно. Мы встречаемся маленькими группами, но этого недостаточно. Многие из нас испытывают страх, и жить так нелегко.
У меня трое детей, и они знают ислам, так же как и о репрессивной системе, в которой мы живём. Они знакомы с квир-комьюнити, с антирасистским комьюнити. Они ходят на протесты вместе со мной и их отцом, то есть моим бывшем мужем — это лучший союзник, о котором я могла лишь мечтать. Он в курсе моей квирности и всегда готов прийти на помощь.
Кристель
Люди часто спрашивают, как я могу быть одновременно квиром и мусульманкой, почему я не покрываю голову, почему у меня не исламское имя. Мне даже задавали вопрос, как я могу одновременно верить в Аллаха и быть чернокожей после всего, что арабы делали с африканцами в период арабской работорговли. Люди хотят, чтобы ты поверил, что твоя идентичность — это харам, но эй, это между мной и Аллахом.
Мне было очень одиноко в подростковом возрасте — я была молодой чернокожей квир-женщиной. Я чувствовала себя частью чёрного комьюнити и частью комьюнити чернокожих женщин, но я была чужой в ЛГБТ-комьюнити Парижа, потому что оно очень-очень белое, оно с пренебрежением относится ко всем гендерно некомформным людям и ко всему спектру BTQIA+. Лишь недавно мне довелось познакомиться с несколькими квир-мусульманами, такими же, как и я.
Тарик
Я пытаюсь построить свои собственные отношения с исламом и не привязываться к тому, как его исповедуют мои родители-догматики. Мне нравится исследовать ислам самому. Моя связь с религией гораздо сложнее, чем беспрекословное подчинение правилам, и на текущем этапе моей жизни ислам — это в первую очередь духовность. Я чувствую себя белым листом, где я должен написать истории. Мне не очень нравится распространяться о своей вере, потому что это определённо очень личное.
Моё самовыражение — это поэзия. Я пишу о своей квирности, о своей «арабскости», о чувствах, которые возникают между разными частями моей самоидентификации. Мне хочется всё соединить, и в этом заключаются мои эксперименты. Я часто использую повторения, и благодаря этому у меня рождаются новые слова. Мне нравится сложность речи и то, что я могу с этим работать.
Самира
Я родилась в Тегеране. Революция и установление исламской республики в Иране заставило моих родителей видеть ислам и другие религии в одном цвете. Для них ислам идёт рука об руку с повешениями, расстрелами, фашизмом, мизогинией и властью, но так было не всегда. Ислам находится в центре моей жизни, но не как человека верующего или подчиняющегося чужой воле — я осознаю, что он повлиял на меня ментально и «географически».
Исламская революция заставила меня уехать из страны. Взятие американцев в заложники иранцами привело к тому, что мои одноклассники брали в заложники меня. Атака 11 сентября привела к усиленным пограничным процедурам, когда я езжу в США. Все эти последствия, которые я ощущаю на себе, — результат того, как мусульман воспринимают другие люди. Возможно, именно поэтому я решительно не скрываю свою сексуальность и стараюсь «жить вслух» — я хочу разгромить стереотипы. Для большинства людей я недостаточно мусульманка, для других я недостаточно квир, что бы вообще это ни значило.
Мне кажется, что квир-мусульмане сталкиваются с теми же вызовами, что и остальные мусульмане, когда речь идёт о восприятии нас окружающими. Ислам бывает очень разным, но всё это огромное сообщество рисуют одной кистью. Разнообразие — наша сильная сторона, и мы должны её развивать.
Юник
Ислам для меня открыли мои мама и брат. Мне было 12, и мама посадила меня перед собой, рассказала о пророке Мухаммеде и позвала сходить вместе с ней в мечеть. Она дала мне возможность решить, подходит ислам мне или нет, тем самым дала мне право на независимость в течение всей жизни. Я горжусь, что я мусульманка. Конечно, я выгляжу эксцентрично, но я стараюсь быть суперскромной в выборе одежды, ислам значительно повлиял на мой стиль. Когда женщины-мусульманки смотрят на меня в Бруклине, они понимают, что я одна из них. Я бы хотела иметь возможность говорить им «мир с вами» и чувствовать связь с ними, но у меня есть ощущение, что из-за квир-внешности это невозможно.
Будучи темнокожей квир-мусульманкой и иммигранткой, я часто ощущаю, что для многих меня не существует — даже внутри нашего квир-комьюнити. Пока что я пытаюсь понять, кто я, я пытаюсь делать маленькие шаги, чтобы таких людей, как я, стали замечать. В Бруклине меня окружают замечательные люди с тёмной кожей, и часто кажется, что мы буквально отвоёвываем своё право на существование в системе подавления.
Шэй
Я переехал в Турцию из Ирана почти три года назад. Там надо мной постоянно издевались, парни в школе становились всё агрессивнее и злее, поэтому я решил оттуда уйти и закончить учёбу дома. Потом поступил в университет, проучился один семестр — там была та же атмосфера, что и в школе. Из Ирана я уехал, потому что устал скрываться. Каждый день мне казалось, что может случиться что-то плохое, что мне некуда идти, что я не могу рассчитывать ни на чью защиту. То, как я говорю или хожу, может выдать мою ориентацию властям. Я решил бежать.
В Турции мне довелось поездить по разным городам в поисках работы, поскольку местные жители не привыкли к иностранцам. Мне пришлось доверять самым разным людям, принимать любую помощь, любой кров, чтобы выжить.
Сейчас я в Стамбуле, моя жизнь улучшилась. Вызовов много, но я намного счастливее. У меня есть партнёр, мы часто ездим за город, проводим время на природе, у моря, ходим на концерты. Для счастья мне нужны стабильность, безопасность и уважение.
Фархат
Я вырос в более-менее либеральной семье в Дакке, Бангладеш. Но мои родители всячески наказывали меня за связь с внешним миром, поэтому мои контакты с одноклассниками и родственниками были минимальными. Наш район был типичным для рабочего класса, но меня с сестрой отправили учиться в престижную английскую школу с надеждой, что мы однажды будем жить в США. В средней и старшей школе надо мной издевались из-за моего гендерно некомформного поведения, поэтому эти годы для меня — времена изоляции. Помимо сложных отношений со сверстниками, у меня были проблемы с учителями и школьной администрацией, но тем не менее мне удалось хорошо сдать экзамены и поступить в Соединённых Штатах.
Мои отношения с исламом значительно изменились за последние несколько лет. Я не был религиозным и с десяти лет осознал свою квирность — этот секрет я отлично хранил в течение долгого времени. Мне было стыдно за свой гендер и сексуальность, в течение подросткового возраста я считал это патологией. Через год колледжа я отправился в Бангладеш в надежде избавиться от своей нетрадиционности, поэтому посвятил всё время изучению ислама. У меня появился друг, который сопровождал меня в восхитительном путешествии по великолепию ислама. Я понял, что не смогу изменить свою ориентацию и гендерную некомфорность, вернулся в Штаты и на втором году обучения нашёл квир-друзей, которые были не против моей ориентации и гендера.
Я живу в огромном напряжении, которое возникает из-за смешения тусовок с радикальными квир-активистами и ежедневных обращений к Аллаху. Внутри меня идёт спор о том, как мне встраивать ислам в свою жизнь и быть частью комьюнити, в которое я верю. Мне хочется найти больше гендерно некомформных мусульман и мусульман-трансгендеров, мусульман-антирасистов и мусульман-феминистов, но у меня пока не очень получается. Надеюсь, что это изменится.
