Куда приходят мамы, которым трудно принять сексуальную ориентацию ребенка

С октября 2015 года в Минске действует единственная в Беларуси группа взаимопомощи для родителей ЛГБТ-детей. Группа создавалась с целью предоставить возможность родителям познакомиться, обсудить общие проблемы, помочь друг другу в желании поддержать и принять своих детей такими, какие они есть, поделиться страхами и переживаниями. Все на безвозмездной основе.

Корреспондент TUT.BY побывала на одном из собраний, чтобы описать, как и что чувствуют родители детей, чьи сексуальная ориентация и гендерная идентичность до сих пор вызывают лишнее внимание, а нередко и приступы агрессии или неприятия в обществе. Группу ведут психолог, психотерапевт, гештальт-терапевт Полина Линник и ЛГБТ-активист Павел.

«У меня ребенок — трансгендер»

— Как вы про группу узнали? — первый вопрос смущенным присутствием журналиста мамам.

— Дети рассказали, — участница группы Татьяна попутно предлагает чашку кофе.

— Конечно, дети.

— Меня Саша, как увидела, что я страдаю, так меня сюда и отправила, — голос Анны дрогнул, и она обернулась в поиске бумажной салфетки. — У меня сперва любопытство было. Что… как ведут себя другие мамы, которые живут в такой ситуации, как моя. Хотелось пообщаться с теми, кто столкнулся с тем же, что и я…

— А что вы подразумеваете под «ситуацией»? — вопрос возвращен Анне.

— У меня ребенок — трансгендер.

— Из мальчика в девочку? Или из девочки в мальчика?

— Из девочки (FtM (от англ. female-to-male) — «из женщины в мужчину». — Прим. TUT.BY)… Мне очень важно было пообщаться с мамами (плачет).

— Ваш ребенок сейчас на этапе перехода?

— Два года уже гормоны принимает…

— То есть операцию не будет делать?

— Нет, о таких намерениях я не слышала. Как я поняла, она против операции. Можно жить и так.

Здесь вмешивается котенок корниш-рекса, который в каком-то роде также выполняет терапевтическую функцию.

— Ой, заечка ты моя, иди сюда, Личинка Кота. Но этот крысиный хвост… Меня он смущает.

— Кофе, чай? — повторно предлагает Павел. — У нас что-то типа сарафанного радио: одни мамы рассказывают другим, одни дети рассказывают другим.

— А вы? — вопрос адресован следующей участнице.

— У меня… Мне тоже интересно стало. Я была в Киеве, когда узнала, что в Киеве есть подобная группа. Правда, я тогда еще не знала, что моя дочь… Потом мне дочь как снег на голову — бац… А позже она же и рассказала, что организуется в Минске, сразу же почту и телефон Полины кинула: «Свяжись, если тебе интересно». А мне ведь интересно, я ведь ничего не знаю, — Татьяна тянется за рахат-лукумом.

— Татьяна, и вы с ноября ходите?

— Да, мы уже почти как семья. Сдружились, — Татьяна кивает головой.

— Мне вот, к примеру, легче, проще стало. Потому что я понимаю, что мы такие же мамочки, как все… И боль, и радость в одном котле.

Анна снова берет салфетку.

— Все у нас здесь общее, и мы можем понять друг друга (плачет). Когда никто понять не может.

— Да, родственникам и друзьям не говорим то, что можем говорить здесь… — дополняет участница Станислава.

— Для меня [Татьяна] это такая площадка, форум.

— Сахар нужен? — доваривая на всех чаи и кофе, предлагает Павел.

— Таня вообще из Могилева приезжает, ни разу не пропустила. Я тоже за все время только раз не была. Несемся на всех парах с огромным удовольствием увидеться. Честно, я признаюсь, что не хотелось бы, чтобы были такие дети, но если такое случается, происходит, то… я хочу, чтобы нас больше было здесь тех, кто может понять(Анна плачет).

— И, главное, чтобы детям было хорошо. Мы из-за них здесь.

— А я вот лично нет, не за тем, чтобы моему сыну было лучше. Ему и так хорошо, — до сих пор хранившая молчание участница Алла вступает в разговор.

— Тогда зачем?

— Чтобы с тетками такими же пообщаться. Просто чтобы выговориться. Это безопасное место, — отвечает Алла.

— А я [Станислава] первый раз только ради Андрея. Я и идти-то не больно хотела, скорее, он меня склонил. А сейчас это тот хороший здоровый эгоизм, который я пытаюсь в себе растить. Для меня теперь это развитие, возможность получить знание. Возможность соблюдать психологическое здоровье. Это место для меня.

— А я нет, я ради Саши, — Анна отвечает, но как бы в себе и о своем.

«Молитвы за Бобби»

Звонок в дверь. Присоединяются еще несколько участниц группы. Женщины разбирают сладости и безалкогольные жидкости и проходят в комнату, где сегодня будут смотреть американский фильм 2009 года «Молитвы за Бобби», основанный на книге Лероя Ф. Ааронса о жизни Бобби Гриффита, молодого гомосексуала, покончившего с собой из-за материнской и религиозной нетерпимости. После просмотра запланировано обсуждение.

После просмотра все пять мам плачут. Павел дает несколько минут на то, чтобы женщины пришли в себя, и приступает:

— В фильме присутствуют несколько пунктов, которые очень ярко демонстрируют переход родителя от состояния тотального отрицания и попытки исправить сексуальность Бобби; попытки разобраться, что же с ним «не так», что с семьей «не так», до полного принятия гомосексуальности Бобби. К сожалению, это принятие происходит поздно. Отвергнутый семьей, Бобби совершает самоубийство. Помимо основной сюжетной линии есть и другие. К примеру, аутинг. Аутинг противоположен по смыслу каминг-ауту. То, о чем мы с вами говорили в предыдущий раз. Поведение брата, когда тот напивается и рассказывает родителям…

Алла (кивает в ответ):

— Да, а потом уже и друзьям.

Павел:

— И это форма насилия над личностью. А еще это показывает, насколько важно обозначать границы, когда ты делаешь каминг-аут: проговаривать, кому можно говорить, а кому нельзя об этом говорить. В прошлый раз мы с вами говорили о такой вещи, как конверсионная терапия. Именно этот метод просматривается в общении Бобби с психотерапевтом, и, к сожалению, он до сих пор практикуется в некоторых странах, в том числе и в США. Правда, в США же на текущий момент запретили конверсионную терапию в отношении подростков, потому что она сильно ломает психику людям. Отношение церкви и ее взгляд на проблему существования геев и лесбиянок — еще одна линия.

Анна:

— А трансгендеров тем более.

Павел:

— Фильм прекрасно отображает этот момент. С двух сторон. Консервативной и либеральной. Либеральная — это позиция преподобного, который затеял провести «Марш гордости». О проблеме суицида среди ЛГБТ-подростков мы тоже говорили в наш прошлый раз, когда я рассказывал вам про мифы и реальность. Да, это действительно проблема, особенно когда многие осознают свою сексуальную ориентацию и гендерную идентичность в очень раннем возрасте. Про это также есть отсылка в фильме, где Бэтти упоминает, что ее ребенок совершил каминг-аут в возрасте 14 лет. Бывают и такие случаи. Обыкновенно мамы и папы начинают предпринимать попытки коррекции сексуальной ориентации, в том числе прибегая к помощи психотерапевта, не задумываясь над тем, что ориентация и идентичность — это не то, что человек выбирает. Никому не хочется быть в положении жертвы постоянно…

Станислава:

— В нашем [белорусском] обществе…

Павел:

— Да, а в наших условиях это постоянно так. Приходится постоянно бороться либо с самим собой, либо с окружением. Нет ни одного человека, который мог бы сказать: «Я излечился от гомосексуальности». Один как-то попытался рассказать о том, что он экс-гей, правда, позже его застукали в гей-клубе, после чего он благополучно прекратил попытки спекулировать на этих вещах. Что еще я выношу из этого фильма всегда? Взаимоотношения мамы и Бобби. Это про взаимоотношения в семье, где есть ребенок-ЛГБТ. То есть здесь очень ярко это было показано. Семья была готова принять Бобби таким, какой он есть, особенно сестра, особенно отец, но мать была против.

Станислава:

— Что странно на самом деле, обычно не так…

Павел:

— Да, но в этом случае ситуация показана именно так. Лояльный отец и мама, которую заботит душа ее ребенка. Очень интересная тема еще, помните, как она ему все время говорила: «Не клади так руку, не одевайся так, не веди себя так, ты похож на девочку».

Станислава (плачет):

— А это все знакомо, мы тоже это проходили …

Анна:

— А параллель между родителями Дэвида и родителями Бобби? Две противоположности, будто из разных миров.

Татьяна:

— Как и в фильме про девочек-лесбиянок. «Жизнь Адель». Та же ситуация.

Анна (плачет):

— Жизненно.

Алла:

— Да, кардинально разные отношения родителей к одной и к другой. Одни принимают, другие нет.

Павел:

— Этот фильм смотрится тяжело абсолютно везде. С любой аудиторией, это факт. И в молодых группах, и в старших. И в ЛГБТ и не-ЛГБТ. Что можно вынести положительного из этого фильма, несмотря на то, что история, в общем-то, трагичная?

Татьяна (плачет):

— То, что мама приняла. Все-таки. В конце. Но приняла то, что ее сын гей. Положительно. Пускай поздно, но приняла. И не только она одна, но и семья целиком.

Станислава (плачет):

— На самом деле я тоже… Нет, конечно, я не пыталась лечить или что-то такое радикальное, до этого я не дошла. Но я тоже думала, что как-то все-таки пройдет, рассосется. Как папа ему говорит: «Ты, наверное, еще не встретил ту самую девушку». Я как-то тоже рассчитывала на это. Я вот сейчас думаю, что фильм настолько сумел мне объяснить, что… Там вот реплика Бобби есть: «А если бы я был инвалидом-колясочником, тебе было бы легче, ты меня больше любила бы? Тебе легче жилось бы?». Наверное, есть то, что есть… и…

Павел:

— Есть еще момент в фильме. Последние кадры, когда она обнимает незнакомого мальчишку-гея.

Анна:

— Да…

Павел:

— Ведь сама эта история — это правдивая история Мэри Гриффит, чей двадцатилетний сын-гей в 1989 году покончил с собой на почве того, что его мать пыталась излечить. После гибели сына Мэри стала известной активисткой в США организации PFLAG (Родители, семьи и друзья лесбиянок и геев), которая оказывает психологическую помощь и поддержку родителям детей-ЛГБТ. То есть после того, что у них в семье случилось, эта женщина нашла своеобразную миссию — стала «мамой» движения. Она выступала перед Конгрессом США, участвовала в бесчисленном количестве ток-шоу. Она объясняла, как нужно вести себя со своими детьми, которые принадлежат к ЛГБТ-сообществу. Я так понимаю, что здесь сегодня есть те, кто смотрел фильм?

Анна и Татьяна хором:

— Да, мы.

Павел:

— Ага, двое из шестерых. Видели? И как по второму разу? В первый смотрели в одиночестве, я так понимаю.

Анна:

— Сейчас еще хуже. Я смотрела два года назад. Когда Саша сообщила, что она парень, она тогда же и посоветовала посмотреть этот фильм. И сейчас у меня реакция не лучше, а может, еще и хуже. Сейчас сложнее смотреть, потому что многое теперь знакомо, многое отозвалось, через многое уже прошли.

Алла:

— Еще сложнее смотреть, когда думаешь, что это в США и там совершенно другие реалии, а у нас все… гораздо хуже, даже в сравнении с тем, что в этом фильме. Гораздо. Это и травли касается, и профессиональных перспектив, и всего-всего.

Анна:

— Ай, неправда ваша. Там так же. Хорошо там, где нас нет. Ничего подобного, и там хватает, извините, ублюдков, которые гнобят.

Павел:

— Сложности есть везде. Недавно встречались с активистами из Швеции, где, казалось бы, все отлично и хорошо в этом плане. Но и они говорили про определенные проблемы, особенно сейчас, когда произошел кризис миграционный, когда приехало много людей, исповедующих ислам и живущих в другом культурном поле.

Анна:

— Или вот Сирия, Иран, там же вообще вплоть до смертной казни за это.

Павел:

— Да, что ИГИЛ творит.

Алла:

— Ну, хоть здесь повезло. Хоть не в мусульманской стране живем.

Павел:

— На самом деле, это в меньшей степени касается религии, а касается того консервативного невежества, которое цветет пышным цветом во всех странах мира, только в разных масштабах.

Станислава:

— А они… Ортодоксальные, фундаменталисты… Хорошо, а что они предлагают? Лечить, что ли?

Павел:

— У христиан есть много разных программ. Психотерапию практикуют. Таблетки сейчас в меньшей степени, а раньше еще и электрошоком лечили. Разными способами пытались «отвадить».

Станислава:

— Да неужели родители соглашались на такое? Своего ребенка! На электрошок…

Анна:

— Ой…

Станислава:

— На такие муки, ради чего?

Татьяна:

— А помните? «Девушка из Дании» (вся группа как-то выбралась на сеанс в кино на фильм «Девушка из Дании». — Прим. автора), там же тоже пытались… Но она же сбежала из клиники.

Павел:

— Я вам больше скажу, что многие ЛГБТ-люди сами добровольно шли на эти программы. И сегодня. Особенно в США, где сильная религиозная общинная связь. Пытаются на конверсионной терапии «переделаться». Потому что иначе они будут оторваны от своей общины, а для них это потрясение большое…

«Если тебя не принимает родная семья, то где же гарантии, что тебя примут в обществе»

Здесь вмешивается Личинка Кота — перетягивает внимание мам на себя.

Станислава:

— Боже, я хочу быть котом. Хочу жить котом. Нормально буду жить: все тебя любят и гладят, кормят, и нет таких проблем, как… И все обожают, и никаких проблем, и с рук не слазишь.

Павел:

— Да, здесь образ мамы авторитарной. Непререкаемый авторитет. И ребенку важно, чтобы от мамы исходило одобрение, принятие. К сожалению, Бобби этого вовремя не добился.

Алла:

— И папа никакущий.

Татьяна:

— Инфантильный совершенно мужчина.

Алла:

— Не мужик.

Станислава:

— Мне еще не понравилось, как бабушка в начале фильма сказала: «Я бы этих „голубых“ выстроила в ряд и расстреляла».

Анна:

— Да! Жуткое совершенно.

Станислава:

— А это у нас так! От каждого через одного можно услышать. И слышу. Это белорусская реальность.

Татьяна:

— Особенно, что касается старшего поколения.

Анна:

— А вот кстати! Бабушка наша приняла решение Саши настолько, что удивительно. Даже касательно имени: «А почему ты решил такое имя? Назвал бы себя Димой». Поддержка на 100%. Вот… Это бабушка, так бабушка.

Алла:

— Но это единичные случаи.

Павел:

— Что еще вам запомнилось?

Анна:

— Все запомнилось. Все…

Станислава:

— Как для них важны мамы и поддержка. Очень важна мама. Вот посмотрела и как будто прожила все заново. Все с того момента, как я узнала, что мой сын — гей.

Анна (плачет):

— Ну, почему она его не приняла? Почему?

Татьяна:

— Я, помню, в первый раз когда смотрела, а я ведь не знала, что на реальных событиях, думала: раз художественный фильм, то все будет хорошо.

Алла:

— Да, и я, когда смотрела, как он падает с моста, заметила этот грузовик и думала, что он сейчас на его крышу упадет. А потом говорят: «Нет, погиб».

Анна:

— Выедет из-под моста и скажет: «Hello».

Алла:

— Может, и не скажет, но, по крайней мере, жив останется.

Станислава:

— Мать в фильме говорит: «Моя жизнь раскололась на две части». Мне это знакомо.

Татьяна:

— Речь ее абсолютно шикарная в конце, когда она начинает говорить одно вроде, а потом резко все выворачивает в то, что это все были неверные слова и из-за них погиб ее ребенок. Это очень сильно.

Павел:

— И еще один эпизод, который у меня всегда вызывает бурные чувства. Реакция брата старшего, когда ему звонят и говорят, что Бобби погиб. Он выбегает на поле и кричит…

Анна (плачет):

— Прости! Кричит он: «Прости!».

Алла:

— Прости, Бобби! Да…

Станислава:

— Почему так? А ведь все верно. Если тебя не принимает родная семья, то где же гарантии, что тебя примут в обществе? Где гарантии, что тебе дадут жизнь нормально прожить? Вот что самое главное.

Павел:

— Именно поэтому для членов ЛГБТ-сообщества архиважно принятие семьи или хотя бы отсутствие гнобления на эту тему.

Татьяна и Алла хором:

— Да, да.

Павел:

— Когда родные и близкие — фигуры защиты — начинают выплескивать свою агрессию таким образом, человек воспринимает это на свой счет. И это больно ранит, потому что это удар по части идентичности человека, которую он или она переделать не может. В итоге получается, что близкие люди отвергают его самого. Поэтому человек занимает позицию вечно виноватого, вечно извиняющегося. С другой стороны, заглаживание типа «маленький ты мой, убогонький, что ж ты такой, ну давай пожалею, раз такой родился» иногда даже хуже, потому что подрывает личностный авторитет, самооценку. В целом, когда идет отторжение самыми близкими, это большая травма с долгоиграющими последствиями для человека.

Анна:

— Надо всем мамам этот фильм посмотреть.

Алла:

— Ой, всё мамы да мамы. А папы-то что? Когда папы уже начнут ответственность за детей нести?

Алла:

— Меня постоянно папа этот раздражал.

Павел:

— Почему?

Алла:

— Потому что он мужчина, а тут, как всегда, все на женские плечи выгрузил.

Станислава:

— Но его плюс хотя бы в том, что он не вякал. Он сына не унижал. И это огромный плюс! Потому что когда мы говорим о белорусских отцах, то мы говорим о мужчинах, которые никак не хотят думать и брать ответственность, а вместо этого занимают агрессивную и категоричную, открытую гомофобскую позицию.

Павел:

— Еще в фильме сделан акцент на то, как важно проговаривать, не носить в себе. Это когда мать ночью пошла в церковь и проговорила все пастору. Все свои сомнения, страхи и ощущения.

Станислава:

— А мне только что мысль пришла! А вообще насколько это для нее … Страшно осознать только после смерти сына, что ее вера, что то, во что она верила всю жизнь, то, в чем ее воспитали, не является стопроцентной правдой и что именно из-за этого она потеряла ребенка своего. Вот это ужас. Она ведь тоже думала, что делает хорошо, что помогает своему сыну. Хочу быть котом.

Анна:

— Надо принимать своих детей.

Татьяна:

— Кстати, классно вот так вместе всем смотреть и обсуждать. Потому что один посмотришь, нарыдаешься и на том и сядешь. А так дискуссия, все по полкам. Как-то даже полегчало.

Алла:

— Я думаю, что, возможно, в этом и есть истоки того, что… в семьях, где папаши — тряпка, а мамаша впереди и на белом коне, и получаются такие дети.

Павел:

— Ну, отчего дети получаются «такими», никто не знает. И мы об этом с вами на одной из встреч говорили. О разных теориях возникновения гомосексуальности. Но нет ни одной аксиомы. Та же генетическая теория, вплоть до того, что чем больше рождается мальчиков в семье, тем выше вероятность младшему стать гомосексуальным. Или та же природная, в которой говорится, что если общество разрастается, то некоторые люди выпадают из репродукционного цикла. Ну, а по поводу тряпки…

Анна:

— Все люди разные.

Алла:

— Да, но, может, там, где мама доминирует, там ее гены побеждают и рождаются мальчики-геи…

Татьяна:

— А девочки-лесбиянки тогда как?

Анна:

— А трансгендеры?

Алла (смеется):

— А вот про это я не знаю.

Станислава (смеется):

— Ага, под себя подстраиваешься?

Все громко смеются.

Отрицание, заинтересованность, принятие

Станислава:

— На самом деле она в фильме тоже говорила о том, что чувствовала, что он не такой, еще до его рождения. Да, это да, я тоже чувствовала.

Анна:

— Это да…

Татьяна:

— Точно… И я.

Станислава:

— Я всегда об этом знала. Материнское сердце не обманешь. Я просто не думала, что это вот это. Через ориентацию проявится.

Татьяна:

— Не хотелось в это верить.

Станислава:

— Нет, не то чтобы верить, просто я об этом даже не думала. Но то, что он какой-то не такой, я это знала.

Алла:

— Знала, когда он начал созревать.

Станислава:

— Нет же, когда такой маленький был еще, красивенький… как, как…

Анна:

— Как девочка.

Станислава:

— Нет, стойте. Я о другом. У меня Андрей, мужик-мужик. Крепкий.

Анна:

— Да, мы видели фотографию. Я бы никогда не сказала бы.

Станислава:

— А судя по тому количеству девочек, которые бегали за ним табунами… Вот уже в эту сторону я вообще никогда не думала. Думала что угодно: сопьется, сгуляется.

Татьяна:

— Так, а что лучше? Лучше, чтобы спился или сгулялся?

Станислава:

— А что тут выбирать? Что есть, то есть. Данность. В любом случае это мой ребенок, и я его люблю.

Татьяна:

— Вот бы все родители ЛГБТ-детей так рассуждали.

Станислава:

— И он для меня самый лучший.

Алла:

— Правильно.

Татьяна:

— Как бы общество к этому ни относилось.

Станислава:

— И я очень долго пыталась победить в себе мысль о том, что виновата я … Что я не так что-то делала, что воспитывала не так — всегда старалась его воспитывать. А кто еще? Раз я воспитывала, то, вроде как, и на мне ответственность.

Павел:

— Так случается, это не хорошо и не плохо, это факт. Дети рождаются геями, лесбиянками, трансгендерами, и это не зависит от воспитания.

Татьяна:

— Это просто есть.

Павел:

— И если воспринимать это как что-то плохое, раздувать больше, чем оно того заслуживает, то получаются такие истории, как с Бобби.

Станислава:

— Должно пройти определенное количество лет, чтобы родитель понял, что это не катастрофа, и перестал действовать на нервы своему ребенку своим несчастным видом, напоминая ежесекундно, что это он, его сын, источник его горя. Как-то надо это победить в себе.

Татьяна:

— Да, про то и фильм. Сначала отрицание, потом заинтересованность и в конце принятие. Это рабочая схема вне зависимости от контекста.

«Из моих знакомых геев почти никто не говорил о своей ориентации родителям»

Разговор с 25-летним Станиславом, который скрывает свою ориентацию от матери.

— Каково это скрывать от родителей?

— Ну, в плане отсутствия поддержки мне не так тяжело, потому что есть друзья, которые поддерживают, которые все понимают и все принимают. И ты через них отсутствие родительской поддержки компенсируешь. Тяжело в другом плане. У родителей, особенно у мамы моей, есть надежда на внуков, которых она будет нянчить, и все такое. А ты понимаешь, что ты не очень-то способен ей это дать. Это про невозможность оправдать надежды, что ли… И такой моральный груз присутствует.

— А ваши работодатели знают?

— Думаю, что нет.

— То есть вы еще не совершали каминг-аут?

— Я просто не понимаю его смысла. Это даже как-то бескультурно. То есть прийти в офис и вместо приветствия сказать: «Привет, я гей!» (смеется). Я не скрываю, когда люди меня спрашивают прямо. Однако чаще всего приличные люди не спрашивают о личной жизни… Я не шифруюсь, не скрываюсь, и если меня спрашивают или как-то к этому подводят, то открыто говорю о своей сексуальной ориентации.

— А возникало ли желание маме рассказать?

— На самом деле я собираюсь это сделать в ближайшие годы…

— Годы?

— Год или два. Проблема в том, что я не хочу говорить просто так, я хочу сперва найти своего партнера, с которым у меня все будет хорошо, и показать маме человека, которого я люблю, и что любовь у нас немного другая. Моя мама довольно толерантный человек, мы с ней не раз про ЛГБТ-тему говорили, и я надеюсь, что она примет. Да, у меня есть большая надежда на то, что она примет.

— А папа?

— Мои родители в разводе многие годы. Я с ним не особо общаюсь и даже не знаю, насколько есть смысл говорить ему об этом.

— Насколько толерантно к твоим ЛГБТ-знакомым окружение, на твой взгляд?

— Из всех моих знакомых геев, которые живут в Беларуси, почти никто не говорил о своей ориентации родителям… Мне кажется, это индикатор (улыбается). Что касается моих знакомых, которые живут в других странах, в Европе, там родители принимают совершенно спокойно. Поэтому мне сложно из личного опыта описать, как происходят каминг-ауты в Беларуси. Наверняка могу сказать, что мне действительно повезло, что среда, в которой я вращаюсь, исключительно толерантная. То есть все мои друзья, которым я говорил, принимали абсолютно спокойно, без выстраивания каких-либо барьеров, систематически интересуясь о моей личной жизни и т.д., и т.п. Могут со мной что-то обсудить, посоветоваться. Люди, с которыми я работаю… Я, повторюсь, не говорил целенаправленно, но я предполагаю, что прошлые работодатели, а может, и нынешние догадываются, но это никак не влияет на профессиональные отношения, на зарплаты и прочее.

«К нам приходят мамы, которые не в силах разобраться в своем отношении к сексуальной ориентации ребенка»

Возвращаемся в группу взаимопомощи и общаемся с Полиной и Павлом.

Полина:

— Группа существует где-то с ноября 2015 года. Здесь мамы рассказывают, как живет ее дочь-лесбиянка или трансгендерная дочь…

Павел:

— Или сын-гей.

Полина:

— Или трансгендер. И как им, мамам, живется рядом с ним или ней. Рассказывают про отношение общества к их детям и разделяют переживания по этому поводу с другими участницами. Делятся страхами, прорабатывают свои страхи. Это группа взаимоподдержки и взаимопомощи, здесь сообща находят ответы на свои вопросы, терапевтируются. К нам приходят с запросом о помощи мамы, которые не в силах самостоятельно разобраться в своем отношении к сексуальной ориентации своего ребенка, у которых внутренний конфликт, который препятствует их полному включению в социум и доверительное общение с детьми. И с этим я как психолог работаю.

Павел:

— А я как активист.

Царик:

— А кто выступил инициатором создания такой группы?

Полина:

— В свое время инициатором выступил правозащитный центр «Идентичность», но проект закончился, а группа осталась. И я ее веду как волонтер, потому что я как практик увидела, что люди нуждаются в такого рода поддержке, в такого рода общении.

Царик:

— А Павел в каком формате к вам присоединился?

Павел:

— Так случилось, что одна из участниц — моя мама.

Полина:

— Я традиционно выполняю функцию организатора, модератора и фасилитатора. Но у группы есть хороший активистский потенциал. Потому что уже сейчас мамы говорят о том, что нужны своим детям и хотят быть им полезными как соратницы по активизму. Как бы хотят компенсировать все то время близкого общения и поддержки своих детей, что они упустили. Дух активизма, бесспорно, в группе присутствует. Я как психотерапевт не могу влиять на это, а вот Павел может.

Царик:

— Павел?

Павел:

— Я сказал в свое время маме, что есть такая группа, есть такая возможность. Она согласилась. Как и другие мамы. Начали ходить и смотреть. У них у всех есть запрос на информацию, потому что в нашем обществе присутствует дефицит ее, а у меня как раз хватает компетенции прокачивать их в плане информации по вопросам, касающимся ЛГБТ. Участницам группы тяжело. Ведь новую информацию о своих детях надо и принять, и переварить, и устаканить, а еще надо подать своему окружению. Особенно это касается случаев трансгендерности, в которых наиболее сложно происходит процесс принятия. Мы как-то проводили тренинг «Мифы и реальность». Могу сказать, что успешно.

Царик:

— Сколько мам?

Полина:

— Шесть. Встречается группа раз в две недели. По три часа. Из опыта аналогичных групп в других странах — там собираются раз в месяц. И им достаточно. Но они многочисленней, и у них лучше условия.

Царик:

— Типичная мама группы?

Полина:

— Это мама гея, которая с сыном не говорит и с мужем не говорит. Она со всеми об этом молчит. И получается, что группа — единственное место, где об этом можно говорить.

Царик:

— Есть ли истории успеха?

Полина:

— Да. Есть и отзывы от детей. Понимаете, участницы группы находятся в постоянном стрессе в повседневной жизни. Потому что они так воспитаны, для них ЛГБТ — это новое, сопряженное со страхом, что у них не будет внуков. Ведь это женщины 40+, а жизнь стремительно меняется вокруг, взгляды меняются, границы размягчаются, расплываются, но поскольку мама из-за стыда или по каким иным причинам ни с кем не говорит, а находится наедине со своими представлениями о том, как это было когда-то, она оказывается в своеобразной изоляции. И это стресс. И наша задача — минимизировать этот стресс в группе. К примеру, когда ты проводишь хотя бы базовую информационную работу, получаешь много благодарности: «Наконец нам все стало понятно», — говорят они. Правда (смеется), хватило их ненадолго, и пошла вторая волна: «Боже, что я сделала не так, раз он таким стал/родился! Я виновата» (смеется).