Под знаком Пи. Можно ли вылечить наше общество от гомофобии?
Потасовка, случившаяся 26 мая 2014 года у порога одного из ночных клубов Минска, обещала закончиться непримечательно: максимум рассеченной бровью или подбитой губой. Но цепь роковых обстоятельств привела ее к трагедии. «Вот пидорасы идут!» – бросил в сторону пары щуплых парней раззадоренный качок. «Кто здесь пидорас?» – ответил ему незнакомец. Пара молниеносных ударов. Падение. Вечная тьма.
Вспышка ненависти сыграла роковою роль в жизни обоих мужчин. Бывший учитель физкультуры Дмитрий Лукашевич отправился в тюрьму, а скончавшийся через полтора года от полученных травм предприниматель Михаил Пищевский – в жертву откровенной гомофобии, о существовании которой беларусское общество, упивающееся стабильностью, слабо догадывалось.
«Толерантность» беларусов – всего лишь миф. Согласно опросу «Тест на гражданственность», проведенному центром «Сатио» в 2016 году, более 70% жителей нашей страны не желают жить рядом с представителями «сексуальных меньшинств». Высокий уровень гомофобии регистрируют в своем недавнем рейтинге «Международная ассоциация лесбиянок, геев, бисексуалов, трансгендеров и интерсексуалов» (ILGA), по которому уровень равенства ЛГБТК (лесбиек, геев, бисексуалов, трансгендеров и квир-индивидов) и уважения к их правам в Беларуси равен всего 13%. Хуже нас с толерантностью на пост-советском пространстве – только в Армении (7%), России (6%) и Азербайджане (5%).
Столь высокий уровень агрессии в социуме сохраняется потому, что проблемы ЛГБТ-людей государство не замечает, а большая часть масс-медиа – игнорирует, реагирую только на самые вопиющие случаи. Изменить ситуацию призвана общественная кампания «Дело Пи», посвященная памяти Михаила Пищевского. Координатором кампании является Андрей Завалей, в команду кампании также входят представительницы инициативной группы «Идентичность и право» Дарья Трайден и Наталья Маньковская. В ближайшей перспективе целью кампании они видят расширение поля публичного обсуждения преступлений, произошедших на почве гомофобии.
В конце мая участники кампании организовали встречу в Информационном центре Посольства США, на которой устроили показ документального фильма Мишель Джосу «Мэтт Шепард: Мой друг». Его сюжет перекликается с историей Пищевского. Фильм также был показан для широкой аудитории в минском кинотеатре «Центральный» 19 апреля.
Мэттью Шепард – 21-летний студент, чье жесткое убийство 12 октября 1998 года в штате Вайоминг спровоцировало большой резонанс как среди гей-активистов, так и среди их противников. Фигура Шеппарда стала символом борьбы с гомофобией, став толчком для изменения национального законодательства – в США был принят «Акт Мэттью Шепарда и Джеймса Берда-младшего», расширивший правовое определение преступления на почве ненависти.
По словам Андрея Завалея, история Мэттью продолжает жить и до сих пор остается актуальной: «Я сам являюсь жертвой гомофобии, но всю жизнь мог бы себя убеждать, что это не так. Меня же не избили, не убили, не унижали публично. Я все время пытался оправдываться, думая, что всё, что со мной происходит, недостаточно для того, чтобы называть себя жертвой. Что у меня нет на это права, как и разрешения говорить от имени Миши Пищевского. Но большой границы между нами нет, я все равно испытываю эмоции, будто сам прошел через аналогичную ситуацию, я с этим живу».
По мере развития информационных технологий, преступления на почве ненависти к ЛГБТ-людям все чаще стали попадать в публичное пространство. Наталья Маньковская начала заниматься подобными делами в 2012 году. Она вспоминает, что в то время начали практиковаться так называемые «подставные свидания», когда гомофобы «ловили на живца» гомосексуалов: вступали в переписку на сайтах знакомств, выманивали на встречу, на которой большой кампанией унижали и избавили, снимая процесс на видео. Тогда же стало известно об общественном движении «Оккупай-педофиляй», инициатором которого стал неонацист Максим Марцинкевич по прозвищу Тесак.
Впрочем, ни Тесак, ни рейды российских неонацистов не оказали достаточно мотивирующего влияния на эту проблему в Беларуси. По мнению Наталии, ненависть к ЛГБТ-людям стала проявлением несостоятельности мифической «национальной благодетели» – толерантности. Первым случаем, когда парень-гей открыто признал себя жертвой гомофобии, было избиение Виталия Гуляка.
«После написания заявления в милицию он столкнулся с серьезными проблемами в семье и социуме, но нам удалось с ним дойти до конца и наказать преступников, – рассказывает активистка. – У меня были ожидания, что за несколько лет нам удастся добиться того, что милиция станет внимательнее относиться к жертвам агрессии, вне зависимости от собственных предрассудков, что волна преступлений пойдет на спад. Этого не произошло, людей до сих пор избивают».
Мэттью Шепард – американский студент, который после своей насильственной смерти стал символом борьбы с гомофобией
Инициативная группа «Идентичность и право» располагает сведениями о как минимум 15 преступлениях, совершенных по мотивам вражды к ЛГБТ в Беларуси с 2015 года. Всего – 17 пострадавших, но только 9 из них обратились в правоохранительные органы. В трех случаях в возбуждении уголовного дела было отказано по причине «отсутствия состава преступления», несмотря на его явные признаки. Два дела находятся на стадии расследования. Всего три случая завершились обвинительными приговорами, из них только в одном случае суд положил в основу приговора мотив вражды по отношению к социальной группе.
В одном из случаев потерпевший столкнулся с сильным давлением со стороны обвиняемых, их родителей и следователя. Его принуждали «не ломать жизнь детям»: все нападавшие были несовершеннолетними, 16-17 лет, а потерпевшему – 18. В итоге он согласился написать ходатайство о прекращении уголовного преследования по причине примирения.
Некоторые потерпевшие в этих случаях рассказывают о пренебрежительном обращении и даже прямых оскорблениях со стороны сотрудников милиции и следователей. В итоге пострадавшие просто не верят в справедливое и беспристрастное расследование. Официальная позиция государства, изложенная в отчете, поданном в Комитет по правам человека ООН, такова: таких преступлений нет в Беларуси, а если они появятся, то будут расследоваться так же, как и все остальные.
Участники дискуссии во время показа фильма «Мэтт Шепард: Мой друг» в Минске. Фото: посольство США в Беларуси
«Гомофобия – это не только физическое насилие»
Минчанин Евгений – музыкант, журналист и ЛГБТ-активист, открытый транссексуал. Состоит на учете в городском центре пограничных состояний, ожидая первой комиссии, чтобы сменить паспорт. Вот его история.
– Несколько лет назад меня избил мой дядя. Моя мать, открытая бисексуалка, совершила каминг-аут. После этого рассказал о себе и я – сначала как негетеросексуальная девушка, чья идентичность не соответствует полу. Из-за этих признаний отношения ко мне и моей матери в нашей семье резко изменилось в негативную сторону. Бабушка и мой дядя, крестный отец, пытались отобрать у нас право на жилплощадь, мотивируя это тем, что мы извращенцы, общаемся с извращенцами и хотим навредить своей семье. Бабушка сказала моей матери, что у нее нет больше дочери и внучки, и она не хочет иметь с нами ничего общего.
Гомофобию у нас часто рассматривают исключительное как физическое насилие, забывая про унижения и психологические травмы. А они бывают очень глубокими, когда твои близкие начинают обходиться с тобой как с чем-то второсортным, когда люди считают, что, наказывая тебя, они тебя исправляют, как будто ты провинившийся ребенок, а не взрослый человек. И чтобы запечатлеть это «исправление», твой собственный дядя, который приезжал к тебе на дни рождения и дарил игрушки, снимает на телефон нанесенные им тебе побои. И это страшно, потому что я знаю человека, который был частью моей семьи, а с другой стороны – вижу человека, который избил меня до полного неузнавания и фотографирует это.
В такой момент ты понимаешь, что никто не станет тебя защищать. Когда приехала милиция, он не отпирался от сделанного, сказав, что поступил правильно – это подросток, которого следует наказать. Что виновата мать, воспитавшая такого ребенка. И сложно объяснить, какой вред наносится, хотя преступление нельзя классифицировать как тяжелое, потому что у тебя нет переломов и серьезных физических травм.
Исходя из личного опыта, скажу, что представители органов правопорядка не всегда настроены агрессивно. Есть люди, готовые тебя слушать. Но дело в том, что каждый конкретный милиционер в этом вопросе ничего не решает. Он слушал нас, но всегда с оговоркой: «Вы же понимаете, как это воспримется там». Поэтому сотрудники милиции не рекомендуют обращаться с заявлением в суд, поясняя, что права лесбиянки или транссексуала никто не станет защищать.
Любое обращение в милицию подразумевает и страх огласки. Для многих это очень тяжело. В нашем с мамой случае информация просачивалась в окружение: в университет, школу, работу. Она распространялась очень быстро, окружающие начали задавать вопросы, зачем мы вообще обратились в милицию. У матери внезапно начались проблемы на работе: когда она обращалась к начальству за помощью, ей ответили, что не встанут на ее сторону из-за ее «образа жизни». Она преподаватель в музыкальной школе, и на испытаниях по подтверждению высшей категории некоторые члены комиссии снижали ей оценку, аргументируя это так: «Такой человек не должен учить детей».
После того, как я совершил второй трансгендерный каминг-аут, преподаватели в вузе спрашивали, как я буду здесь учиться. Мол, если я изменю документы, то как я останусь в университете среди людей – они же будут знать правду?
Конфликт распространился еще шире, когда я начал заниматься ЛГБТ-активизмом. Я увидел, как окружающие меня люди, мои родственники, товарищи по университету, одноклассники узнают об этом – и меняют свое отношение ко мне.
Я не хочу молчать о том, что произошло со мной. Я не хочу, чтобы замалчивались преступления на почве ненависти. Ведь это не просто нападения или драки. Это нападения, направленные против определенной группы людей. И об этом следует говорить. Если мы игнорируем мотив, то никогда не поймем суть преступления. Я подвергся насилию из-за того, что моя мать любит женщину, а я сам причисляю себя к иной гендерной идентичности, нежели предполагает мой акушерский пол. И я хочу об этом говорить.
Наша история закончилась тем, что пришлось забрать заявление из милиции. Бабушка предложила разменять квартиру и разъехаться – и моя мать согласилась. Я до сих пор жалею об этом, для меня это стало уроком о том, что замалчивать подобное не стоит, ситуацию нужно доводить до конца. Ведь «размену» нам никто так и не дал – мы по-прежнему живем в такой ситуации.
