«Мы много потратили на гадалок и магов». Четыре истории о «лечении» гомосексуальности

Всемирная организация здравоохранения 28 лет назад исключила гомосексуальность из списка заболеваний, признав ее вариантом нормы. Однако каждый третий россиянин по-прежнему считает, что это болезнь, которую нужно лечить. Трое мужчин и одна женщина рассказали «Снобу», как пытались стать гетеросексуальными, как их «лечили» родители и что из этого вышло.

«Чтобы не быть геем, я ушел в монастырь»

Александр, 31 год

Люди моего пола привлекали меня еще с детского сада. Помню, обнимался с мальчиком в туалете. Потом мы испугались, что нас увидит воспитательница, и перестали. Подобные эпизоды повторялись в 10 лет.

В 12 лет я стал задумываться о смысле жизни и о природе своего влечения к мальчикам, а в 14 пришел к Богу. Меня отправили в деревню на летние каникулы, а там был небольшой монастырь. Меня в тот момент, как говорят православные, коснулась божья благодать. Монастырская жизнь казалась мне благостной, спокойной. Я подумал, что смогу найти там смысл существования и избавиться от гомосексуальности. Когда каникулы кончились, я вернулся к родителям, но вскоре бросил учебу в колледже и уехал обратно в монастырь. Родители были в шоке, думали, я насовсем туда ухожу. Семья у меня не религиозная. Мать не хотела меня отпускать, плакала, но отговаривать меня было бесполезно.

Так я стал трудником при монастыре. Я узнал про Содом и Гоморру, которые были уничтожены за грех гомосексуальности, и долго страдал из-за того, что моя природа противоречила религии. Я жил в страхе, боялся, что кто-то догадается о моей ориентации. Походы в баню только усугубляли мое положение, приходилось мыться последним. В довершении ко всему я влюбился в монаха. На службах я не мог молиться, все думал, что делать и как жить дальше. На исповеди общими фразами говорил о блудных мыслях, не уточняя, что думал о мужчине. Было ужасно стыдно и страшно рассказывать о своих чувствах постороннему мужчине, который был намного старше меня.

В итоге кто-то все-таки догадался о моей сексуальной ориентации. Я понял это, потому что за мной стали пристально наблюдать, монахи пытались контролировать каждый мой шаг. То ли надеялись меня «исцелить», то ли хотели, чтобы я ушел из монастыря, потому что, возможно, я стал для кого-то соблазном. Я сопротивлялся постоянному контролю и вскоре действительно ушел, получив благословение. Обиды на тех, кто там остался, у меня нет.

После монастыря тяжело возвращаться в обычную жизнь, поэтому я еще несколько лет промаялся в разных монастырях

Монастырь — тепличное место, там за тебя все уже решили, не нужно думать о завтрашнем дне. После него тяжело возвращаться в обычную жизнь, поэтому я еще несколько лет промаялся в разных монастырях. И только попав к старообрядцам, я начал понимать, что пора возвращаться в мирскую жизнь.

Как-то я ехал в автобусе домой, ко мне подсел симпатичный парень. Я стал молиться, пытаясь избавиться от греховных мыслей, а потом понял, что не могу больше, что сделал все, что мог. Я попросил у Бога принять меня таким, какой я есть. Мне было 27 лет.

Вскоре я переехал в Петербург, узнал про местную христианскую ЛГБТ-общину, и мне стало легче. Я принял себя. Рассказал о своей сексуальной ориентации родителям. Мама сказала, что всегда чувствовала это. Мы стараемся больше не затрагивать эту тему, потому что для мамы это болезненно.

Сейчас мне хочется найти постоянного партнера, но пока не получается. Я все еще люблю того монаха. И все-таки хорошо, что я ушел из этого монастыря: люди там деградируют. Сейчас туда приходят не духовные искатели, а все больше наркоманы и зэки. Да и монахи не духовной жизнью занимаются, а чаи гоняют.

«Я верила, что у меня недуг, который можно и нужно вылечить»

Мария, 35 лет

Лет с семи мне начали нравиться девочки. Поначалу я не задумывалась над этим, мне не казалось это плохим, пока я случайно не увидела по телевизору передачу, где о таких, как я, говорили как о больных и ошибке природы. Я очень расстроилась, подумала, что действительно больна, и возненавидела себя. Когда ты маленький и тебе не с кем поговорить, в голову приходит куча всяких ненужных мыслей. Непринятие себя усугубляли фразочки окружающих: их негативное отношение к людям с нетрадиционной сексуальной ориентацией было понятно. Я мало с кем общалась, замкнулась в себе. Ясно было одно: открываться никому не стоит, лучше врать.

Потом я познакомилась с девочкой старше меня на пару лет — моей первой и тайной безответной любовью. Четыре года мы дружили. В 14 лет я подошла к маме вся в слезах и рассказала о своих чувствах к той девочке. Мама посмотрела на меня так, что я пожалела о своем признании, но было уже поздно. Она предложила мне поехать к знахаркам-гадалкам, я согласилась. В тот момент мне было все равно, куда ехать, я была измучена переживаниями, сомнениями и ненавистью к самой себе и почти верила, что у меня недуг, который нужно и можно вылечить.

До сих пор не понимаю, почему в России принято доверять знахарям и гадалкам больше, чем психологам и психотерапевтам

Первые три знахарки, видимо, оказались шарлатанками или просто не увидели проблему, с которой к ним пришли. Одна укладывала меня на кушетку под какую-то музыку и водила надо мной руками, что-то нашептывая. Это было забавно. Другая предлагала задать вопрос Богу. Помню, меня это очень насмешило, я так и не смогла придумать, что у него спросить. Я пила заговоренную воду, «волшебные» пилюли, но ничего не помогало. Тогда мы пошли к психотерапевту. К счастью, нам встретилась женщина, которая, выслушав меня, спросила: «Ну и что? А проблема-то в чем?» Она сказала моей маме, что я — совершенно нормальный ребенок, что таких людей много, просто большинство скрывается, чтобы их не осудили. Она рассказала маме о счастливых семейных лесбийских парах и попросила оставить меня в покое. Этот психотерапевт — первый человек, который сказал моей маме, что мне нужна поддержка, а не осуждение. Она обратила внимание на мое состояние, прописала витамины и что-то типа антидепрессантов. До сих пор не понимаю, почему в России принято доверять знахарям и гадалкам больше, чем психологам и психотерапевтам.

С тех пор прошло уже много лет. Конечно, мама хотела бы, чтобы я была другой. Полностью принять меня она так и не смогла, но проделала большую работу над собой. Сейчас она спокойнее относится к моей сексуальной ориентации, поддерживает меня и переживает, если моя личная жизнь не ладится.

«Когда врач сказала, что гомосексуальность — норма, я испытал ужас»

Евгений, 25 лет

Еще в начальной школе я стал замечать, что мне нравятся мальчики, но окончательно понял, что я «голубой», лет в 11–12. Поначалу я думал, что это пройдет само, но по мере взросления влечение к парням усиливалось. У меня тогда не было интернета и адекватной информации на эту тему, поэтому я решил, что гомосексуальность — болезнь, которую можно вылечить. Я постепенно прошел через все стадии осознания «болезни»: не верил, что это правда со мной случилось, потом пытался что-то изменить, даже с девочками пробовал встречаться, а потом появилось принятие: проблема есть и нужно что-то с ней делать. С этим в 13 лет я пришел к маме, и мы вместе начали искать врача. Главным инициатором «лечения» был я сам.

Мы обратились к психотерапевту. Она сразу сказала, что пока мне определяться рано, но, скорее всего, я гомосексуален, это не изменить и мне придется к этому привыкнуть. Я хорошо помню ужас, который испытал, услышав это. Наверное, то же чувствует человек, которому говорят, что у него рак или что-то в этом роде. Мы стали искать другого врача. И тут нам попались шарлатаны, которые пробовали «лечить» меня гипнозом и таблетками. Разумеется, из этого ничего не вышло, только деньги зря выкинули.

Мама приняла меня. Сошлись на том, что гомосексуальность — не самое страшное, что может случиться с человеком

В конечном итоге, в 16 лет я вернулся к первому психотерапевту. К тому времени я страдал от панических атак и неврозов. Меня положили в неврологическое отделение местной психиатрической больницы на обследование. И там мне объяснили, что гомосексуальность — не болезнь, а вариант нормы. Для психиатрической больницы нашего городка мне это кажется крайне прогрессивным.

Потом я стал общаться с такими же, как я, по интернету и потихоньку начал принимать себя (первый парень у меня появился только год назад). Мама тоже приняла меня. Сошлись на том, что гомосексуальность — не самое страшное, что может случиться с человеком. Руки-ноги на месте, голова на месте — приспособиться можно. Со временем я рассказал о своей сексуальной ориентации сестрам и близкому другу и удивился на редкость спокойной реакции. Но дальше экспериментировать не стал: общество в целом и мой основной круг общения крайне гомофобны. Думаю, я и сам до конца не принял себя и, наверное, не приму.

«Шаманка сказала, что мои родители умрут, если я останусь геем»

Артем, 22 года

Я признался ­родителям в своей гом­осексуальности в 16 лет, потому что был­ уверен, что они любят меня и приму­т любым. Мама немного поплакала, но в целом все обошлось. Меня оставили в покое. Наверное, родители решили, что с возрастом это пройдет.

В 18 лет у меня появился паре­нь, который был несколько с­тарше меня. Вот тогда-то родители и захотели меня «вылечить». Так вышло, что они верят в шаманизм,­ магию, колдунов и гад­алок, поэтому «лечить» меня от­ гомосексуальности решил­и с помощь­ю сверхъестественных сил, но мне ничего не сказали. Мы поехали в бурятское село к шаманке под предлогом избавления нашей семьи от бе­зденежья. Я во все это не верю, но ради родителей согласился.

Сначала в комнату к шаманке зашли родители, потом позвали меня. Насколько я знаю, за обряд они заплатили 3000 рублей. Шаман­ка начала обряд, при ­этом родители все вре­мя стояли в стороне. Она с силой кидала в меня камешками, заставляла коснуться языком раскаленного железа, а потом напрямую сказала: «Если не хочешь, что­бы твои родители умер­ли, не будь геем! Не ­поддерживай Америку, это же оттуда мо­да пришла». ­Не знаю, почему я оттуда сразу не ушел.

Сейчас мне 22 года, я все еще гей, родители живы, а «лечен­ие» не подействовало. Я не в обиде на родителей, но у меня частенько возникает мысль съехать от них подальше. Они поняли, что шаманка меня не «исцелила», но до сих пор верят, что у меня будут жена и дети.