Однако в моем понимании никак не укладывалось, что быть геем и иметь сексуальную жизнь — это грех. Я четко понимал, что геи — это просто меньшинство в нашем обществе, которое всегда было и будет. А отношение к этому, то, что мы комплексуем, унижаем других и т.д., это только в нашей голове.
Интервью беларуса из Лондона: «Я замужем, мой муж — индонезиец»
время чтения: 3 мин
«Салiдарнасць» рассказывает, как наш земляк уехал в Британию, построил там карьеру, создал семью и помогает политзаключенным.
— Вы рассказывали, что причиной, из-за которой отказались от служения, стала ваша сексуальная ориентация. Как это произошло?
— О своей сексуальной ориентации я узнал достаточно поздно. В Советском союзе, даже если ты и понимал, что с тобой что-то не так, поговорить об этом было не с кем, информацию найти негде.
Помню, что знал само слово «гомосексуальность», но что это такое конкретно, не понимал. Это было что-то другое, чужое, что-то не из нашего мира. Потому что такие темы, например, в моей среде никогда не обсуждались.
Уезжая в Лондон, я уже знал, что со мной происходит, что меня привлекает, но был уверен, что стану священником-целибатом, и осознанно и честно к этому готовился.
Однако, как ни странно, именно богословие помогло мне утрясти все конфликты самоидентификации. Уже в первом семестре у нас были занятия по психологии, где мы разбирались в том, кто мы есть.
Для священника, да и для любого человека, важно понять, кто он и что делает на этом месте. Мы немного изучали Фрейда и Юнга и пытались применить их учения к себе. В тот момент я и осознал, что есть нечто, вызывающее у меня очень много эмоций, нечто потрясающее для меня, но говорить об этом я не могу.
Я попросил свою преподавательницу-монашку после занятий поговорить со мной, и мы долго с ней разговаривали. Она оказалась очень классным психологом. Конечно, прямых ответов на мои вопросы она не дала, но задала мне вопросы, ответив на которые, я пришел к более конкретному пониманию себя и смог говорить о себе честно.
Образовался внутренний конфликт: я хотел стать священником, при этом не считал, что быть геем — это какой-то грех. Процесс самопознания занял у меня около четырех лет.
В итоге я пришел к пониманию, что мои убеждения и намерение стать священником все-таки не совместимы. Этот конфликт нужно было разрешать, нужно было что-то выбирать, и я решил, что проще и честнее не становиться священнослужителем.
— Как получилось, что ваша мама, абсолютно советский человек, водитель трамвая, не просто смогла принять вас таким, какой вы есть, но даже стала активисткой и помогала другим родителям, чьи дети заявляли о своей принадлежности к ЛГБТК+?
— Для нее мой каминг-аут, конечно, стал шоком. Я рассказал ей все, приехав на каникулы после первого года учебы. Она плакала, уже позже призналась, что очень испугалась за меня. Говорила, что на тот момент знала только одного гея — Бориса Моисеева — и думала, что все мы обязательно такие эпатажные, как он.
Ей было очень тяжело это принять еще и потому, что у нее не было никакой поддержки. Семья, подруги, коллеги — все, с кем она пыталась поделиться, от нее отвернулись. Долгое время она оставалась в изоляции, а потом во времена так называемой оттепели в Беларуси начали появляться разные маленькие организации взаимоподдержки, в том числе ЛГБТК+.
Была попытка создать и группу для родителей, чтобы они лучше понимали своих детей-ЛГБТК+. Довольно часто родители не принимали таких детей, изгоняли их и, к сожалению, это будет происходить дальше.
Мама считала важным разговаривать с такими родителями. Она ходила на гей-прайды в Минске, ездила на гей-прайды в Киев и в Лондон, знакомилась там с другими родителями.
Она переживала за убитого гея Михаила Пищевского. Ее очень потрясла та трагедия, она приняла ее как свою.
В 2020 году мамы не стало. Я провел с ней последние месяцы.
Интервью мамы Игоря для «Журналисты за толерантность»
— Сейчас вы наблюдаете за тем, что происходит в России и Беларуси по отношению к сообществу ЛГБТК+. Что можете сказать об этом?
— Как к этому можно относиться? Это показатель интеллектуальной и моральной деградации общества. Вот я наблюдаю за тем, как к этому относятся в Британии. Здесь однополые пары могут усыновлять детей.
Надо сказать, что детских домов здесь в принципе не существует. Все понимают, что ребенок не может нормально развиваться в интернате. У него должны быть родители, свои или приемные. И вся система исходит из этого.
Однополые родители, по статистике, гораздо чаще усыновляют детей с физическими или психическими расстройствами, тех, кого в Беларуси называют инвалидами.
Продолжение читайте на сайте «Салiдарнасць»
***
Подписывайтесь на наш Telegram-канал!
ЛГБТК-миграция. Большой путеводитель по переезду в безопасную страну
