«Слишком страшно, чтобы молчать»: интервью с Артуром Комаровским — поэтом, переводчиком, художником и куратором
Артур Комаровский — открытый квир-человек, который в своем творчестве исследует в том числе вопрос идентичности. Мы поговорили с Артуром об опыте эмиграции, а также о том, где можно обрести поддержку и силу.
— Опиши, пожалуйста, свои профессиональные идентичности.
Сегодня я бы представлялся так: поэт (хотя сейчас я пишу мало, но часто думаю и собираю стихи в своей голове), переводчик (я стал больше переводить, в том числе с польского, а сейчас работаю над переводами Эллен Нурдмарк со шведского и еще параллельно учу язык), художник (совсем недавно я делал перформанс и выставлял коллажи в галерее Untitled в Тбилиси), куратор (летом я сделал свою первую выставку и остался очень доволен). Есть еще разные менее заметные сейчас идентичности, идентичности уже практически в зимней спячке.
— Твои поэтические сборники «Вада пачынае жыць» і «Corpus Vile» — это очень квирные высказывания. Как ты осмыслял свою идентичность и как обрел смелость откровенно рассуждать о ней в текстах?
Первая книга, конечно, в меньшей степени квирная. Я там только пытаюсь понять, каким образом можно ее артикулировать, как к ней подступиться и о чем вообще мне хочется в этом контексте говорить с читателями и читательницами. С позиции сегодня я вижу, что это робкое высказывание, но важное. И, в первую очередь, для меня. Мне кажется, в том, что ты делаешь, важно быть честным. Во второй книге я абсолютно открыт — буквально. Вот мое тело, моя обнаженность, внутренняя и внешняя, я ничего не утаиваю. Как только я полностью открылся, я смог вздохнуть полной грудью. Но, как видно, это может быть не слишком долгий, но процесс, работа, усилие.
— Как твои тексты принимаются беларуским литературным сообществом? Ощущаешь ли ты, что беларуские квир-люди могут быть открыты и при этом успешны?
Думаю, что мои тексты вполне принимаются и вписываются в литпроцесс. Возможно, некоторые люди со мной не согласились бы, но я, по крайней мере, не чувствую отторжения. Другой вопрос, насколько различные влиятельные и не очень организации и инициативы в принципе думают про инклюзивность. Как минимум фестивали могли бы держать это в уме при составлении программ. Это касается не только квир-людей, но и представленности, например, женских* голосов. Как будто участвуют всегда одни и те же лица, а ты все время обитаешь в «начинающих». Успешность? Ее сложно измерить и определить. Но сейчас полно квир-авторов и авторок на беларуском просторе, вполне читаемых и мелькающих то тут, то там. Что, к примеру, сложно представить еще лет пять назад. Это меня вдохновляет.
— В чем, по твоему мнению, основные вызовы открытости и как ты с этим справляешься, на что опираешься, где черпаешь силы?
Как известно, чем более ты открыт или открыта миру, тем сильнее тебя могут могут задеть, тем больнее тебе может быть. Но когда ты открываешься, то, так или иначе, готов или готова к тому, что тебя могут ударить (или нет). И это уже про силу. Я не знаю, как, но так вышло, что в моей жизни было не так много гомофобии, по сравнению с тем, что слышал от других. Возможно это обстоятельство как-то повлияло на степень моей открытости. Когда ты видишь, что мир не отворачивается от тебя, а готов тебя слушать — ты продолжаешь вести с ним диалог. Самое большое мое вдохновение — это люди, которые мне встречаются. Их истории, иногда тяжелые, но трепетные и прекрасные, дают мне силы жить дальше. И говорить с миром.
— Изменилось ли, по твоим ощущениям, беларуское литературное поле в смысле представленности квир-опыта? Если да, то с чем ты связываешь эти изменения?
Конечно, беларуское квир-поле заметно изменилось, даже если оглянуться хотя бы на три года назад. Как будто сложился какой-то пазл (я пока не нащупал, какой), и появилось место и пространство для высказывания. Кстати, я недавно написал эссе, в котором размышляю об этом и не только. Об изменениях я могу судить, к примеру, по тем стихам, которые появляются в Фейсбуках и на различных интернет-площадках. И это при том, что вот это место и пространство сегодня не всегда дружелюбны и располагают к тому, чтобы делиться квир-опытом. Возможно, как раз глубокие потрясения, с которыми мы все сейчас сталкиваемся во всех буквально уголках планеты, и стали катализаторами. Слишком много боли и потерь. Слишком страшно, чтобы молчать.
— Как ты работаешь с историями других квир-людей в своем творчестве? Как создаются эти тексты?
В «Corpus Vile» этому посвящен весь последний раздел — «Дзіўныя рыбіны». Это, конечно, не документальная поэзия в каком-то ее абсолютном варианте. Я называю эту поэзию полудокументальной, хотя вот сейчас думаю, насколько это определение тоже подходит. Я писал эти тексты, пытаясь найти в рассказанных не мне, но в моем присутствии историях, что-то свое. Это одновременно и рефлексия, и терапия. Это одновременно и личные опыты моих знакомых и просто случайных людей, и такие универсальные, наверное, истории. Я намеренно убрал все имена, чтобы подсветить схожесть опыта. К примеру, в стихотворении «Чырвоны сквер» я говорю о насилии и первом сексе — о своем опыте, и об опыте своего знакомого, которые в некоторой степени схожи. Мне сложно объяснить этот баланс между личным и универсальным, но кажется, что мне удалось его соблюсти в той мере, в какой эти стихи говорят с читателями и читательницами и откликаются.
чырвоны сквер
у гэтым месцы лёгка сутыкнуцца з мінулым
гаварыць пра насілле і першы сэкс
быццам пра тое
што там — даўно зіма
а тут — пакуль ячшчэ восень
сняжынкі ў сторыс К. вялікія і пухнатыя
падаюць падаюць на фоне праспекта
мне сямнаццаць і той мужчына проста хацеў мяне
закрыўшы нас у прыбіральні і сёння жывога гц
ён паклаў руку мне на патыліцу
і пачаў схіляць маю галаву ў накірунку свайго паха
у дзяцінстве мы забаўляліся —
ратамі лавілі снег нібы рыбіны на празрыстым лёдзе
нічога не атрымалася —
ён доўга не мог зашпіліць шырынку
спехам хаваючы эрагаваны чэлес перад маімі вычыма
я кажу Б што так незвыкла:
снежань жоўтае лісце і вінаград
тут асабліва прыгожыя
калі Б было пятнаццаць
першы мужчына адвёз яго ў гатэль
але нічога не атрымалася
калі Б усміхаецца я хачу каб зіма
не надыходзіла
навошта раней мы выразалі з паперы сняжынкі
калі вакол — снег і снег?
можна было падаць спінаю ўдаваючы птушак
аднойчы ў фэйсбуку мне прыйшоў запыт у сябры
за шэсць ці сем гадоў ён амаль што не змяніўся
гарнітур усмешка
агульныя сябры
а зараз такія зімы — амаль без снегу
там
а тут пакуль яшчэ восень
я ўсміхаюся Б
ліст што падае побач думае што яму
— В последние несколько лет ты вообще много ездил по миру и наверняка соприкасался с местными квир-сообществами. Что подсветили эти соприкосновения для тебя как квир-человека и поэта?
Наверное, я утвердился в мысли, что все общества насколько различны и индивидуальны, настолько имеют схожие ниточки в пряже, потянув за которые можно открыть разное прекрасное. Мне нравится в Польше вот эта интересная религиозная идентичность, которая встречается и в квир-сообществе. Мне интересно исследовать, каким образом она сосуществует с различными другими идентичностями. И это мне близко, потому что я много думаю о своей прошлой религиозной (православной) идентичности. И могу что-то сопоставлять и сравнивать. Ну и, конечно же, контекст определенным образом влияет на то, о чем ты пишешь. Не говоря уже о том, каким ты становишься в новом окружении и новых обстоятельствах. Кстати, пожив до этого в Грузии, я приобрел еще один — другой опыт, отличный от всего того, что у меня уже было. Поэтому и важно заглядывать куда-то еще, смотреть новые страны, общаться с разными людьми. Это позволяет расти в первую очередь как личности, не говоря уже о росте себя как поэта.
— Сейчас ты живешь в Польше. Расскажи, как формируется твое окружение там, включаешься ли ты в польское квир-сообщество? И если да, то как ощущается это включение сквозь призму мигрантского опыта?
Я стараюсь включаться, насколько я вижу в этом необходимость и возможность. Все же, большая моя часть — это часть, которая принадлежит беларускому квир-сообществу. И в этом плане интересно искать точки соприкосновения и строить взаимоотношения в этом направлении. Я думаю, что моя выставка была важным шагом, хотя бы потому, что на ней были работы и польских художников, и беларуских художниц, и осмысление общих для нас тем и вопросов, и подсвечивание различий. Возможно, будучи мигрантом, ты не можешь не думать об этом в процессе выстраивания этих взаимоотношений. То же можно сказать и о другой стороне — тебя воспринимают с позиции если не жалости, то какого-то покровительства. Местами может показаться, что ты как будто лишний, что это вообще не твоя борьба и история, например. Но в такие моменты я стараюсь мыслить с позиции, что пока я живу на территории этой страны, мне будет не все равно, что здесь происходит, даже если я не всегда могу на это повлиять. Не буду углубляться, но замечу, что быть мигрантом — сложно, но еще сложнее — быть квир-персоной в эмиграции.
— Ты в ипостаси куратора: каким опытам ты хочешь дать видимость?
Для меня всегда будет важным давать голос квир-сообществу, особенно тем его представителям и представительницам, которые сталкиваются со сложностями и ограничениями в своих высказываниях. Если чуть шире — то все уязвимые группы. Еще шире — искусство, которое говорит о важном и необходимом.
— Какие отзывы получила твоя выставка? Что тебе было особенно ценно услышать?
Было много разных комментариев, но в целом — как для дебюта, вышло очень хорошо. Это было тяжело и нервно, местами дорого, но очень приятно, особенно, когда ты видишь, как люди реагируют, и что они тебе говорят. Наверное, самый запоминающийся комментарий — слова одного известного анархиста, который просто сказал, что я делаю что-то важное. В такие моменты забываешь обо всех сложностях организации выставки в другой стране с художниками и художницами из 4 стран и просто наслаждаешься моментом. Для меня кураторство — отдельный вид искусства, в котором я бы очень хотел развиваться дальше.
— За какими беларускими квир-художни:цами, писатель:ницами, поэт:ками и другими деятель:ницами культуры ты посоветовал бы следить тем, что интересуется темой квирности в искусстве?
Во-первых, за всеми, кто были представлены на моей выставке! Я ведь не зря их выбрал. Из тех, кого не было, — Агата Словак, Сергей Шабохин, Анастасия Рыдлевская. Еще можно читать Насту Манцеви, Кристину Бандурину, Дарью Трайден и вообще взять, наконец, первую гей-антологию «Мальцы выходзяць з-пад контролю» и открыть в ней для себя новые имена.
Варвара Д.
***
HUKANNE — спецпроект Gpress про жизнь ЛБК-сообщества. Мы выросли в Беларуси и продолжаем говорить о своем опыте из разных состояний и точек на карте.
