«Я угнетённый и для пансексуала это нормально». Большое интервью

С 25-го июня по 1 июля 2020 года проходило общероссийское голосование за принятие поправок в действующую Конституцию РФ. Реклама поправок открыто дискриминировала представителей некоторых меньшинств, что вызвало большие разногласия и дискуссии в сети. Многие считают, что люди с квир-идентичностью какие-то «не такие» и контакт с ними может причинить вред. Мы нашли гражданина России, который открыто говорит о любви к людям одного с ним пола, и поговорили с ним на разные темы. Вышло большое интервью про всё: становление сексуальности, принятии себя, негативное отношение к поправкам в Конституцию и объяснение, почему толерантность так важна современному обществу. Возможно, вы даже узнаете в нашем герое себя.

Его зовут Олег, но он говорит, что к нему также можно обращаться Олежа и использовать любые местоимения, которые Вы посчитаете приемлемыми. Олегу 23 года.

ЧАСТЬ 1. ПРО СЕКСУАЛЬНОСТЬ

— Многие думают, что гомосексуалами становятся из-за тяжёлого детства. Расскажи, пожалуйста, как проходило твоё.

— Я родился в России в маленьком промышленном городе Череповец и прожил там 20 лет. Мои родители и несколько братьев и сестёр до сих пор находятся там. У нас очень большая семья: у меня есть две старшие сестры и два младших брата, а я 3-й ребёнок. В целом у меня было счастливое детство, хотя и не без некоторых грустных моментов. Но это, мне кажется, присуще всем людям. Я вырос в полной и любящей семье. Хотя в раннем возрасте отец уделял нам не так много внимания и больше занимался работой, но когда я был уже постарше, то много времени проводил с ним. В семье царила любовь и взаимопонимание. Я не ходил в детский сад, потому что мама была домохозяйкой и брала на себя все обязанности по воспитанию.

Моё детство было очень тесно связано с религиозным обществом христиан-трезвенников, в котором состоит моя семья. Люди, которые в нём находятся придерживаются строгих правил и не пьют алкоголь. Часто наша семья соблюдала посты: в этот период мы просто веганили. Мясо первый раз я попробовал, когда мне было 20. Часть моей детской социализации прошла в кругу семей, которые состояли в этом обществе.

В школу я пошёл в 2003 году, был там отличником. Мне очень нравилась моя классная руководительница в начальной школе. Она была для меня богиней.

Если упомянуть про сексуальность в пубертатный период, то на меня очень повлияло религиозное окружение. Когда начал ловить себя на том, что возбуждаюсь при виде мужского тела, было стыдно и противно от самого себя.

У меня включалась внутренняя цензура: летали мысли, что это неправильно и нужно избавиться от подобных желаний. Вообще у меня было очень много стыда, когда я пытался как-то взаимодействовать со своим телом. В то время приходилось много молиться, чтобы «очиститься от грязи». Родители никогда прямо не говорили со мной на тему секса и о том, откуда берутся дети, но в воздухе летало общее понимание, что секс до свадьбы — это плохо, а мастурбация — греховно.

В том возрасте, когда я начал осознавать, что моё тело трансформироваться: растут волосы, ломается голос, изменяется физиология -, было отвращение к самому факту, что это происходит. Никто не объяснял, что такое может случаться, поэтому всё казалось стыдным и неприятным.

— Сталкивался ли ты с буллингом в школе (часто ЛГБТК+ люди говорят, что такое случалось с ними) или тебя наоборот все очень хорошо принимали?

— Стоит признать, что в школе я был достаточно феминным мальчиком из-за чего меня называли геем. Я жутко смущался, потому что не хотел считать себя таким и чувствовал неготовность принимать это. Я допускал, что такое может быть со мной, но всячески старался подавить всякие проявления.

В школе я очень мало общался мальчиками, хотя и испытывал к ним симпатию. У меня была проблема с рукопожатиями — я никому не жал руку. Все парни так здоровались, а мне больше нравилось обниматься, как это делали девочки. Однажды у меня даже состоялся разговор со старшей сестрой, где она говорила мне, что нужно быть более мужественным. Не помню, как тогда воспринимал все эти идеи, но точно помню, что у меня никак не получалось быть другим. Мне было проще не общаться с людьми, которым я не нравился. Лучшем решение для меня стало находиться в компании девочек, с которыми у нас совпадали интересы и которым было всё равно, как я себя веду.

В классе пятом меня активно буллили. Называли геем и педиком. Я помню, что был без ума от рук одного из тех, кто надо мной издевался. В то время я пытался убедить себя, что это нормально и такое бывает со всеми. Даже заводил отношения с девушкой, чтобы доказать себе и окружающим свою нормативность.

В какой-то момент парень, с которым у меня были очень хорошие отношения, пытался перевоспитать меня путём насильного показа гетеропорно. Он думал, что если я буду его смотреть, то жизнь точно измениться к лучшему, и моё «гейство» пройдёт. Это было забавно. Я никогда не говорил окружающим, что мне нравятся парни. Они решили так исходя из того, как я себя веду.

После 9-го класса я ушёл в колледж. Больше в школе учиться не было желания. Хотя ситуация с буллингом к тому времени стабилизировалась, было ощущение, что я должен получить реальную профессию.

— Были ли у тебя какие-либо отношения в тот период? Пытался ли ты встречаться с девушками или парнями?

У меня не было отношений, но была попытка завести их с девушкой. В колледже у нас был чисто мужской коллектив, и какой-то агрессии с их стороны не наблюдалось. В то время я исполнял роль «человека, который хорошо учится», все у меня списывали. Это и спасло от разговоров о том, что со мной что-то не так.

Параллельно с колледжем я познакомился с девушкой, которая росла в том же обществе христиан-трезвенников, что и я. У нас были похожие интересы, мы друг друга понимали. Сначала между нами случилась сильная дружба, но на последнем курсе моего обучения она призналась, что у неё есть какие-то чувства ко мне. Начались отношения на расстоянии. Поцелуй между нами произошёл лишь однажды, и тогда нам это очень сильно не понравилось. О сексе никто даже не думал. Вообще, эта девушка сильно повлияла на то, чтобы я решился пересмотреть свою жизнь и принял себя таким, каким я есть. Она была слишком дорога мне. Я испытывал к ней романтические чувства, хоть признаться в этом было тяжело. Когда я принял то, что мне нравятся мальчики, в голове никак не могу уложиться этот опыт. Сейчас я считаю себя пансексуальным человеком, потому что понимаю, что моя симпатия не завязана на каких-то половых признаках. На данный момент могу сказать, что влюбляюсь в личности. Хотя хочу признаться, что в последнее время, все люди, которые мне нравились, были мужского пола.

— Повлиляло ли как-нибудь на твоё восприятие мира религиозное общество, в котором ты состоял? И что сейчас стало с твоей религиозностью?

— Несмотря на религиозность семьи, в которой я вырос, у меня было много свободы. Я смотрел то, что мне хотелось, хоть часто подобное сопровождалось стыдом. Но в целом, у меня был доступ к информации, и это было очень важно для дальнейших открытий в себе.

Единственное, было убеждение в том, чтобы я сам себя ограничивал. Существовали какие-то социальные вещи: не пить, не курить, не развратничать, не танцевать. И на тот момент для меня было правдой вести себя так. Я не воспринимал это негативно, у меня не было попыток сбежать от такого расклада. Я не думал менять свой образ жизни, когда уезжал из России.

Сейчас я не верю в Бога. Но я за любовь. Иисус тоже был за любовь, потому я не против его персоны. Мне вообще кажется, что Иисус был квир-чуваком, просто кто-то переврал всю историю.

Сначала я хотел зачеркнуть всю свою религиозность и сказать, что это был не я, что это всё неправильно, и я не хочу с этим сталкиваться. Но потом осознал, что это часть моей истории, которую интереснее исследовать и использовать. Недавно, например, начал делать музыкальные миксы, где перерабатываю записанные песнопения общества, в котором вырос. Это моя своеобразная попытка переосмыслить своё прошлое, а не просто отбрасывать его как что-то ненужное.

— Про переезд. Ты гражданин России, но живёшь на данный момент в Беларуси. Как так вышло?

— Я понял, что хочу заниматься наукой. Но была проблема с Российским законодательством, связанная с тем, что если ты после школы поступаешь куда-нибудь учиться, то отсрочку от армии тебе дают только один раз. Я был полностью здоров, но в армию мне не хотелось, отчасти из-за религии, отчасти из-за понимания, что там я ничего полезного сделать не смогу.

К окончанию учёбы мы с семьёй решили, что я перееду в Беларусь. Стало ясно, что это мой единственный шанс уйти от воинской повинности. Просто 14-го я сдал диплом, а 15-го уже сидел в поезде, который направлялся в Минск.

Я поступил в университет на физика-исследователя, но впоследствии его бросил, потому что мне пришлось устроится на работу, чтобы хоть как-то прокормить себя, а совмещать её с учёбой на такой нелёгкой специальности никак не выходило. Я начал депрессовать, оказался совсем одиноким в малознакомом городе. В то же время продолжал вести религиозный образ жизни: не позволял себе ни пить, ни ходить на какие-либо тусовки. Я постоянно искал себя. Меня спасала фотография — очень много снимал.

— Как тебе удалось выйти из кризисного состояния и побороться с депрессивными настроениями?

— Поменял очередную работу, понял, что выгорел и решил поехать на две недели отдыхать к родителям. К тому же законодательство это разрешало. Опять погрузился в религиозное общество. Итогом поездки стало то, что родители дали мне денег на два ближайших месяца. Я подзарядился и вернулся обратно в Беларусь.

И моя жизнь перевернулась. Я почувствовал комфорт и спокойствие. Проснулась моя сексуальность, которая всё время подавлялась. Она настолько сильно себя манифестировала, что я нашёл парня, чтобы выплеснуть энергию. И до сих пор в шоке от своего первого опыта. Там не было никакой любви и даже симпатии. Это была дикая потребность сделать что-то с моим желанием. После такого мне было очень стыдно. Я развёл костёр и сжёг все презервативы, пообещав, что больше никогда себя не предам. Но после двух недель я снова не смог себя подавлять. Процесс продолжался, и мне повстречался человек, в которого я влюбился. Были встречи, потому что чувствовалась симпатия. Началось исследование своей сексуальности. Думаю, оно и сейчас продолжается, но в более спокойном режиме.

— А что насчёт камин-аутов? Было тяжело признаваться знакомым и семье?

— Всё было естественно и безопасно, агрессии не ощущалось. Не было необходимости как-то особенно это представлять. Существовал круг людей, с которыми я был открытым так или иначе. На первых порах возникали попытки сохранять свою религиозность, я всё ещё думал, что это пройдёт.

Для камин-аута перед родителями мне понадобилось много времени. Вопросы оставались не только по поводу сексуальности. А, например, по поводу того, что я поменял свой образ жизни: перестал верить в Бога, придерживаться тех правил, которым меня научили в детстве и даже попробовал алкоголь. Моя жизнь круто изменилась. Кажется, принятие этого факта всё ещё очень болезненно для моей семьи. Однажды сестра спросила, есть ли у меня кто-нибудь в романтическом плане и как зовут этого человека. Я сказал, что его зовут Кирилл. Сестра уверила, что семья любит меня любым, но считает, что это всё-таки отклонение. Сейчас наши отношения выровнялись, но ощущение близости, которое было в детстве и подростковом возрасте, ушло. Когда я признался, почувствовал, что теперь у меня развязаны руки. Начал понемногу погружаться в тему активизма, мне было важно, чтобы семья была в курсе, как я себя чувствую. Сразу же после того, как я приехал от сестры, вписался в видео для тут.бая (местное СМИ), где открыто рассказал о себе и что мне нравятся мальчики. Этот момент я и назову своим публичным камин-аутом. Удивило то, что после выхода ролика я ждал негатив, но получил позитив и поддержку.

ГЛАВА 2. ПРО КОНСТИТУЦИЮ И ТОЛЕРАНТНОСТЬ

Сейчас я оказался в такой ситуации, когда чувствую, что Минск — это мой дом, здесь находится большинство очень дорогих и близких мне людей. В России осталась только моя семья и одна подруга, с которой я продолжаю общаться. Сейчас у меня даже негатив к месту, где я вырос, мне не хочется туда возвращаться, и неприятно всё, что там происходит.

Особое отвращение у меня вызывает ситуация с поправками. И не только потому что они дискриминирующие в отношении к гомосексуальным мужчинам, но и ещё по куче причин. Для меня это набор всего того, что я ненавижу в России, то, что я считаю плохим и думаю, что от этого нужно избавляться. Ещё когда всё только зарождалось, мне не нравились выступления Терешковой, и было неприятно, когда эти идеи развивались. А ролик, где открыто высмеивалась гомосексуальная пара мерзкий, конечно, но меня не удивляет. Очень расстраивает то, что в России есть люди, которые положительно относились к этому ролику. Такое отношение для меня в этой ситуации — самое поганое. Но с другой стороны я порадовался, что было много людей, которые активно ругали открытую дискриминацию.

— Ты был аполитичен? Или всё-таки изначально имел какую-то свою твёрдую позицию насчёт изменений?

— Я никогда не был аполитичен, а наоборот очень интересовался политикой. Ещё в 2018 году, когда были выборы президента, я следил за кампанией как бешеный, в конце концов проголосовал за Собчак, за что мне очень стыдно сейчас.

По поводу поправок в Конституцию я сильно не выражал своё мнение, потому что сначала для себя решил, что буду бойкотировать. Но это не было аполитичным решением, наоборот я хотел так показать свою позицию. А потом наступил июнь, политическая ситуация в Беларуси, где я живу, тоже накалилась и стало понятно, что состоится голосование в России. И я понял, что бойкот — это не выход. Для меня стало принципиальным моё отношение к поправкам в Конституцию, после этого дурацкого ролика с детским домом и гомосексуальной парой, потому что он сильно задевал мою идентичность. То есть под угрозой оказалась не только демократия, но и моё собственное достоинство.

Я загуглил видео, что делать, и найденный материал убедил меня, что нужно идти голосовать, потому что это более действенная форма протеста, чем бойкот. Моя позиция сейчас в том, что нужно идти голосовать и одновременно бойкотировать. Я слышал, что говорят, когда мы идём голосовать, то начинаем участвовать в этом цирке, но я уверен, что данную ситуацию нужно рассматривать не так. Всё-таки сама эта процедура не является классическим референдумом и голосованием. Это своего рода опрос, а если меня спрашивают, то я готов сказать.

При этом я понимаю весь контекст, как и то, что мой ответ может быть сфальсифицирован или вообще не учтен. Много разных моментов, которые я осознаю, и у меня нет слепой веры в то, что мой выбор глобально на что-то повлияет. У меня есть ощущение, что мой голос будет формой протеста, а для меня это не противоречит бойкоту. Для меня бойкот продолжается внутри всей этой ситуации. Я стал думать, что надену в день, когда пойду на избирательный участок, и что напишу у себя на футболке, потому что просто так прийти и сказать, что против, я не могу. Мне нужно, чтобы это было очевидно. Стремновато, конечно, и неизвестно, насколько это безопасно, но мне кажется, что в Минске сделать такое можно без особых опасений, потому что однажды я уже гулял по городу в плаще с надписью ПТНХЛО, но многие, я думаю, просто не догадались, как это расшифровывается.

— Как ты думаешь, что-то измениться в России, если примут новую Конституцию?

— Я думаю, что в сегодняшней России уже всё настолько ужасно, что вся эта идея с Конституцией — попытка закрепить то, что есть.

Предполагаю, что будет расти гражданское общество, увеличиваться количество активистов в России и постепенно это всё себя проявит. Просто нужно время и катализатор. Должен появиться человек, который придаст сил тем, у кого их сейчас нет. Для меня это закрытый вопрос, потому что я уверен, что так или иначе общество идёт в сторону толерантности и гуманизма, потому что гуманизм в конечном итоге всегда побеждает, ведь это способ жить и существовать на этой планете всем вместе, соблюдать какие-то личные границы. Для меня эта Конституция — признак умирающей системы, которая пытается всеми силами ухватиться за власть, используя любые методы.

— Почему ты считаешь, что важно быть толерантным?

— На этой условной изоляции во время пандемии я погрузился в тему анархизма, как способа мышления. Погрузился в темы расизма и угнетения. И для меня стало очень понятным для чего нужна толерантность и её границы. На данный момент я думаю, что толерантность нам нужна, чтобы жить на этой планете и просто не поубивать друг друга. Потому что когда мы говорим о нетолерантности, то имеем в виду какое-то отвращение или ненависть, то есть про проявление негативного отношения к другим людям: убрать, заставить молчать. Толерантность — это как раз тот инструмент, который позволяет, например, мне до сих пор общаться со своей семьёй, потому что я не принимаю их ценности, связанные с Богом и религией, но я не пытаюсь их как-то изменить или уничтожить (хотя иногда такие мысли у меня возникают). Но я понимаю, что у меня могут быть такие чувства, с другой стороны, я их контролирую, потому что знаю, что они деструктивный, вижу что есть мои границы, и что есть их границы, и я не могу за них заходить. Толерантность — она про усилие над собой. Думаю, она очень важна, чтобы мы могли договориться и жить в этом пространстве совместно. Есть так называемый парадокс толерантности. Он заключается в том, что если мы призываем к толерантности, то должны быть толерантны к нетолерантности, но тогда возникает момент, что если мы не будем ничего принимать по отношению к ним, то нас просто всех уничтожат и толерантность исчезнет как таковая. Для меня выход из этой ситуации такой, что на самом деле толерантность не подразумевает терпимое отношение к нетолерантности и насилию. Нужно чувствовать свои границы и то, когда их нарушают, иметь право их восстановить. И это совершенно другая история. Хотя часто эту ситуацию пытаются перевернуть. Как, например, в истории с гомофобией, когда говорят, что притесняются гетеролюди, за счёт того, что гомосексуальные люди получили такие же права, как гетеро. Если даже в этом и есть какая-то агрессия со стороны ЛГБТК+ сообщества, то она скорее является защитной реакцией на агрессию первоначальную. Я нетолерантен к насилию, и не собираюсь быть толерантным к таким проявлениям.

— Как ты думаешь, почему такое происходит в России?

С одной стороны это уникальная ситуация в России, а с другой я наблюдаю такое же отношение к ЛГБТК+ в Польше и во многих других странах. Сейчас очень сильны правые, консервативные, религиозные, антифеминистские и антиЛГБТК настроения, в большей степени я связываю это с тем, как устроено общество на планете, с тем, что очень долгое время было господство неолиберализма, который с одной стороны подарил нам очень много вещей связанных с правами, а с другой закрыл глаза на одну из очень важных сфер, которая связана с классовым угнетением: бедные-богатые. И это сейчас очень влияет на ситуацию.

Мне кажется, одна из самых главных проблем — это разделение по уровню твоего дохода. Бедные оказываются угнетенными и пытаются найти какое-то объяснение тому, что происходит, и очень часто они его находят в том, что во всём виноваты геи, феминистки или ещё кто-то отличающийся от их мировоззрения, обнаруживают поддержку в религии, параллельно погружаясь в правое движение, усматривают в нём актуальную повестку. То же самое касается национализма. Когда люди оказываются в угнетённом состоянии, они пытаются найти объяснение этому и идут в сторону того, что сваливают на непохожих виновность во всех своих бедах. Мир накрывает волна правых движений, а Российская федерация ещё и очень патриархальная страна. Сейчас история России для меня — это переход страны от одного насильника к другому. Правительству куда удобнее использовать правую повестку, чем, например, повестку либеральную. Они видят, что есть масса людей, которым откликнется тема Бога и ненависти к непохожим, и умело её используют, чтобы просто разбогатеть ещё больше и сохранить свою власть.

— Чувствуешь ли ты себя угнетенным или обиженным в такой ситуации?

— Я скорее осознаю тот факт, что я в этих обстоятельствах. Иногда я чувствую беспомощность и бессилие, но это скорее связано с общей ситуацией. Плюс я всё-таки живу в Беларуси сейчас, и здесь немного другой климат и другое отношение ко всему. И я ощущаю, что Минск толерантнее, чем все города в России. Для меня угнетение — это просто какой-то факт. Он есть, иногда ощущается сильнее, иногда нет.

P.S. 2-го июля 2020 года были объявлены результаты голосования, согласно которым поправки поддержали около 78% россиян.

Текст и коллажи Татьяна Свирепа

Читайте также: Гей-бортпроводник «Belavia»: «Хочу найти парня, завести семью, детей»