Разводы в лесбийских семьях: «Без выдоха»
С чего бы начать… Наверное, с того, что мы решили завести детей. На самом деле, не так. Мы сразу, с самого начала отношений решили, что обе хотим детей.
И каждая из нас хотела родить сама. Нам только нужно было «определиться», кто первая. Выбирали по заработку: кто больше зарабатывает, мог продолжать работать, а кто меньше, «мог пожертвовать». Мы решили, что у меня жертвовать нечем: я перебивалась подработками, карьеру не строила.
Забеременеть получилось с первого раза
Правда, не так, как мы хотели… Врач зачем-то простимулировал мне яичники и вырастил аж 4 фолликула. А они взяли и все оплодотворились. Четыре эмбриона. Представь, ты приходишь на первое УЗИ, а тебе говорят: «Ой, у вас двойня». Приходишь на второе, а тебе: «Там тройня». Приходишь на третье, и тебе говорят, что там четверо… Психически это очень тяжело. У меня есть сопутствующие заболевания, проблемы с позвоночником, из-за которых я почти постоянно испытываю физическую боль. И выносить, и родить даже одного ребенка для меня была рискованная задача. Я согласилась, но на одного, а не на четырех. Это был первый удар.
Беременность была очень сложная, я была напугана и мне было очень одиноко. Было ощущение, что на моей стороне не осталось никого. Я говорила «нет»:
«Я не буду вынашивать 4 эмбриона, нам надо что-то делать, я на это не соглашалась, я на такое не подписывалась»…
Это ведь опасно, действительно опасно. Но когда нам сказали, что там трое, они стали меня уговаривать, врачиха и жена. Она всегда была на стороне врачей. «Да-да, мы справимся, да-да-да». И это было так тяжело…
У меня хроническая депрессия, я была в зоне риска по ПРД. Мне было очень одиноко. А все давили, даже друзья: «Давай, вам квартиру дадут на четверых, давай рожай». И ты в этом прессинге каждый день, понимаешь, что внутри тебя что-то растет… Я всегда была за аборты, потому что это такое страшное ощущение: внутри тебя развивается что-то, что ты не хочешь, и тебе надо это убрать…
На последней встрече с врачом я уже просто умоляла: «Ну, пожалуйста, ну, оставьте одного, я не выдержу двоих даже, я не выношу». А он мне говорит: «Нет, это очень рискованная операция, я такое делать не буду». Не хотел рисковать своей репутацией. И моя партнерша говорит: «Да-да, два, мы согласны», т. е. ей было как будто бы неудобно перед врачом, и она стала на его сторону.
На шестой неделе мне сделали операцию под общим наркозом. Говорили, что вообще ни один эмбрион не сохранится. Выжили оба, но скорее всего, это потянуло за собой порок развития — у одного из детей не до конца сформировались половые органы.
Сначала нам говорили, что это интерсекс вариация. Я читала про интерсекс, начиталась, что операции делать нельзя, что вообще ничего делать нельзя, нельзя принимать решение за ребенка. Было очень тяжело понять, как поступить, – и мы сдали генетический анализ. Я решила, что если по генетике будут какие-то вопросы, тогда я не буду ничего делать. А если хромосомный пол определят точно, то я хочу сделать эти операции и восстановить вид половых органов, уретру.
Дети родились недоношенными. Было тяжело, но я целый год тянула до приема антидепрессантов. Не знаю, почему я не пошла раньше… Мне реально хотелось просто выйти в окно. Постоянно были депрессивные, суицидальные мысли.
Мне хотелось детей чуть ли не отдать в эти «окна жизни». Я просто рыдала, когда их видела… Короче, это был какой-то гормональный сбой ужасный. И моей партнерше было тяжело. Она-то не настолько гормонально «повернута»… И ей, думаю, было тяжело меня вынести, мало того, что двое орущих детей, мы не досыпали, плюс она ходила на работу.
Дом и родители
Мы жили в очень маленькой квартире. Все, что мы могли себе позволить — 16 квадратов в разваливающейся трущобе с гнилыми полами. И никакие родители нам не помогали тогда. Ее родители нас вообще не принимали. Моя мама принимала, но только потому, что она не настолько участвовала в моей жизни, чтобы влиять на мой выбор.
Мы полетели в Москву делать первую операцию ребенку. Прошло хорошо, но это все равно было тяжело. Мне нужно было самой делать перевязки, хотя даже просто смотреть на это все было страшно: мы приживляли ткань, и нужно было это все каждые два часа мазать, какие-то процедуры… И понимаешь, это все происходило одно за другим, без выдоха: беременность, операция, роды, депрессия, операция… Это тяжелый балласт для отношений.
Только мы чуть-чуть выдохнули, наконец-то помирились с ее родителями. Они «совковые» совсем, но я была рада, потому что она была рада. Я видела, что она радуется, и я радовалась: у детей появились еще бабушки-дедушки.
Когда мы приехали из Москвы, наши чемоданы просто не влезли в квартиру, там буквально негде было ходить. Чтоб пройти, надо было мебель переставлять. И я сказала: «Все, давай делать, что угодно, давай просить помощи у родителей, но так жить нельзя». И каким-то чудом наши родители выделили деньги: ее отец, мой папа… Мы 15 лет не общались с ним и вдруг он объявился и говорит: «Да, давай продадим мою долю в бабушкиной квартире». Это были небольшие деньги, но это был значительный вклад в ту общую квартиру, которую мы потом купили. Вдвоем, пополам, наконец-то большую… Въехали за пару дней до Нового года, даже ремонт никакой не делали, просто раскидали вещи, кроватки поставили и выдохнули наконец-то.
Мне казалось, что вот-вот мы заживем. Вот-вот сейчас все наладится, начнется нормальная жизнь. А началась война…
С тех пор у нас больше не было общего языка, мы как будто вообще не могли разговаривать друг с другом. Оказалось, что ее отец по своим взглядам настоящий «ватник». Я изначально этого не понимала, мне вообще это было неинтересно: политика, все это… Я не доверяю политикам, никому, для меня они все одинаковые. Я никогда не испытывала никаких глубоких патриотических чувств, мне все это было вообще глубоко фиолетово. Для меня весь «постсовок» был таким дном, которое никакая политика не вытянет, но их взгляды оказались для меня уже слишком.
А она всегда была вот таким человеком, у которого в тихом омуте черти водятся. Всегда всем говорила «да-да», и никто никогда не знал вот этого мнения до конца, понимаешь? И я его узнала уже только после войны. Наверное, она была под влиянием отца… Для меня было каким-то пиздецом.
Наши жизненные позиции разошлись
Она начала читать какие-то блоги в Инстаграме. Был какой-то аккаунт, который писал, что «войну надо пережить в подвале, а если вы сбежите, то вы больше никогда не вернетесь домой, вы потеряете это чувство дома, всю жизнь будете гонимыми отбросами общества» и так далее. И вот она меня вот этим начала долбить: «Это наш дом, мы должны сидеть дома». А у меня перед окнами начинают ходить военные, возводить полигоны… И я понимаю, что ракеты могут нацелиться куда угодно, что мы просто можем оказаться под ударом.
Я не хочу никакой армии, никакой милитаристской формы через окно, я хочу подальше от этого быть. Я поняла, что единственное, что я могу сделать, что я должна сделать, — это вывезти детей отсюда. А у нее такого понимания не было. Наши жизненные позиции очень сильно разошлись.
Мы заклеивали окна, ложились спать в коридоре, приходила ее мама и говорила: «Девочки, вы должны свернуть старые простыни и заткнуть унитаз, потому что вы же живете на первом этаже, и когда выключат свет, вот это все говно, оно полезет к вам, поэтому унитаз надо будет заткнуть». Я это слушаю, и мне кажется, что я в каком-то фильме, что такого не может быть. За окном какая-то стрелянина начинается, какие-то взрывы… Я была так перепугана.
Если для меня главным страхом было остаться в войне, то для нее было огромным страхом остаться без поддержки родителей, принимать за себя решения самой, в другой стране, все бросить и уехать в никуда
Я понимаю, у многих такой был страх, но не у меня: я хотела уехать от войны, и мне было уже неважно, куда и как.
Мы сидели там до конца апреля, и все было в таком состоянии… Ты выходишь с коляской, начинается тревога… Я уговаривала ее уехать, наши друзья, которые были за переезд, тоже уговаривали. Мы даже несколько раз собирали вещи. Я тогда более активно вела Инстаграм, писала все, что происходит. И в какой-то момент мы собрали опять этот «тревожный чемоданчик», заправили машину… Тогда даже бензин достать была проблема. Уже практически решились, начали животных собирать. Я говорю: «Давай больную кошку оставим твоим родителям, потому что ее нет смысла вести, она просто умрет, пока мы будем добираться. Тут у кошки хотя бы есть лечение, которое может ей продлить жизнь». Отвезли кошку к ее родителям, приготовили переноску для кота.
Я об этом написала — и мне начали мои подписчики собирать деньги, представляешь? Я не была там каким-то блогером с каким-нибудь миллионом подписчиков. Я просто фан-арты рисовала на лесбийскую тему… И вдруг люди просто со всего мира начали присылать по чуть-чуть, и у меня насобиралась тысяча евро. Я говорю: «Вот, смотри, ты боялась ехать без денег, смотри, вот, я деньги нашла, поехали». И все. Она просто начала рыдать и кричать: «Нет, я никуда не поеду, я не могу, я не могу».
Я поняла, что наступил пиздец, что если я хочу вывезти детей, мне придется ехать без нее. Мне пришлось уговаривать ехать свою маму, с которой у меня всегда были очень тяжелые отношения. Я всегда мечтала от родителей съехать и больше никогда не пересекаться — и тут пришлось уговаривать мать, чтобы поехать вместе и куда-то вывозить этих детей.
Я сразу хотела ехать в Германию. У меня была там подруга по переписке, и она мне написала: «Приезжай, я тебе помогу». Жена говорила, что это далеко, никакой Германии. Позже она сказала, что если бы я сразу уехала в Германию, то «я бы из нее вообще никогда не вернулась». Она сказала: «Давай ты поедешь в Болгарию, я там нашла какие-то связи, там отель, море, украинцев принимают, вы отдохнете, короче, едешь туда». «Хорошо, мне все равно, куда угодно». Это при том, что у меня было очень мало водительского опыта, в машине дети, а у мамы даже прав нет. Но я все равно была готова сесть и уехать в никуда. Мы тогда прощались «буквально на месяц-два», «ты скоро вернешься» и все такое.
Болгария
По приезду «отель» оказался совковым санаторием, где заведующая крала гуманитарную помощь и все время старалась как-то обмануть. А потом начался туристический сезон, и нам сказали оттуда выселяться. Я поняла, что придется ехать дальше. Она была против: «Нет, идите снимайте квартиру, а я буду присылать деньги». За все это время она прислала нам меньше 300 долларов. Чем мне платить за квартиру, за бензин, за памперсы, на что содержать детей?
Естественно, мы очень сильно ссорились — по Инстаграму, по Телеграму, в переписке. Я не сильно люблю телефонные разговоры, поэтому мы в основном переписывались. Иногда она, конечно, звонила детям, по вечерам махала ручкой из зума. Но для меня это не отношения с детьми уже… Я понимаю, что так может случится временно, но на постоянной основе я не вижу в этом вообще родительства. Родители – это те, кто рядом. Я все время ждала, ну когда же до нее дойдет, что ей тоже надо приехать. И вот, к концу лета она согласилась попробовать.
Когда она приехала, ее накрыла депрессия. Она не принимала переезд до конца, не хотела строить новую жизнь. Я понимаю, что ей было плохо, но и мне уже тоже было нехорошо — после всего я просто не смогла быть поддерживающим партнером, который ей был нужен.
А потом было выступление Путина по телевизору… Я ей говорю: «Ты видела это, — говорю, — этот пиздец? И как тебе, нормально?». И тут она говорит: «А что он неправильно сказал? Он все правильно сказал». Я говорю:
«Ты что, не слышишь, что он в принципе против ЛГБТ? Он что, должен был наши имена произнести, чтоб до тебя дошло, что он про нас говорит?»
Мы, конечно, успели куда-то поездить, как она хотела, «попутешествовать», но меня это напрягало, что деньги просто вылетают в такой нестабильной ситуации. А еще она привезла кошку.
Этот переезд был настолько нелогичным… У кошки рак, она фактически умирает. В Украине есть врач, который знает ее диагноз и может ее поддерживать. Там у нее есть схема лечения, лекарства. Ей надо было оставаться там, чтобы она вообще жила. А здесь моя партнерка отвезла ее в ветеринарку. Сначала в обычную, рядом с домом. Естественно, они нихера не поняли, что у этой кошки, что там надо делать. Она злилась, кричала, что тут все тупые, все тупое: люди, дети, врачи…
Потом нашла какую-то местную клинику исследования рака у животных. Отвезла туда кошку и оставила там 300 евро за один раз. Я сказала: «Ты понимаешь, что так не работает? Ты получаешь 500 евро, ты не можешь тратить 300 евро за один день на кошку. Кошке надо ехать домой. Мы должны принимать рациональные решения, иначе она просто погибнет здесь без помощи».
Мы обе были на пределе. Стали относиться друг к другу неуважительно
Подруга, которая меня сюда позвала, тоже оказалась очень тяжелым человеком по характеру. Я очень благодарна ей за всю помощь, но в какой-то момент она просто стала пытаться меня контролировать. Постепенно это перешло всякие границы: она стала говорить мне, куда я должна ходить, а куда нет, что я могу писать в Инстаграме, а что нет… Мне стало тяжело в этом общении. Я уже была так разбита эмоционально, что была действительно готова делать все, что мне сказано. Просто лапки подняла: «Да, хорошо, я не буду это, да, хорошо, я сделаю так».
Мою партнерку, естественно, это задело: пришла какая-то «левая баба» и начала управлять ее семьей, женой и так далее. Она стала ревновать, говорить, что подруга «положила на нас глаз», что она «хочет забрать нас».
Будущее
Несмотря на то, что наши отношения были в тот момент очень тяжелыми, я все равно хотела надеяться на наше совместное будущее. Мне не хотелось терять нашу семью, не хотелось, чтобы дети теряли второго родителя. При этом понимала, что этого будущего, в которое я хочу верить, нет.
Мы с ней стали обсуждать жизнь «на две страны». Она очень верила в это. Хотела сохранить и мамочку с папочкой, и нас с детьми, но для меня это все не работало. Для меня было важно, чтобы человек выбрал свою семью, которую он сам построил, а не семью родителей.
И вот мы в очередной раз ругаемся через переписку в Инстаграм, в сториз что-то постим. И на эмоциях я так и написала: «Раз тебе все не нравится, то и уйди отсюда». Я не выдержала просто этого бесконечного «все тупые, все х..вое». Я не хотела этого на самом деле, просто сорвалась. А она заскринила и сохранила. Потому что она искала повод уехать.
И это стало поводом – она собрала вещи и уехала. Причем собиралась около недели, писала какие-то письма в муниципальные службы, чтобы ее сняли со всех пособий. К этому времени я уже остыла, попыталась поговорить. А она: «Ты могла мне раньше это сказать, а теперь поздно».
В октябре дети должны были пойти в садик. А в конце сентября она просто села в нашу машину и уехала
У меня был просто шок… Это было ужасно тяжелое время, вообще не знаю, как мы его пережили. Я рыдала, я выла в подушку, — и это все при детях, — никак не могла прийти в себя.
С женой мы не общались с самого ее отъезда. А на Новый год она присылает какой-то подарочек детям. И там картина, которую она нарисовала, книжки — и все из любимого моего издательства детского. Книжки не простые, а с намеком: там была история про Пингвина, который «потерялся и нашел дом». И вообще все там про дом, про дом, который можно потерять и найти… Меня это так порвало. Я даже не могла ее детям прочитать, потому что у меня слезы лились.
Через какое-то время мы стали общаться снова. Она сказала, что начала работать с психологом и поняла свою ошибку, что я была права, надо было уезжать. Работу свою «хорошую» она, естественно, потеряла — ту, ради которой она там оставалась. Жена рассказала, что начала переучиваться на кого-то там в IT, и вроде бы молодец, время не теряла… И это ужасно ударило по моему самолюбию: пока я тут с детьми, вот в этом всем, человек занялся саморазвитием, учил английский.
Так или иначе, мы снова помирились – она опять приехала.
Пока мы не общались, она пошла к нашей врачихе, которая сделала нам этих детей, и сказала, что теперь она тоже хочет забеременеть и «родить ребенка для себя», потому что чувствует свою обязанность «подарить родителям» этого ребенка. И я такая: окей, ладно… Мы же всегда хотели иметь ребенка, которого она родит, даже несмотря на то, что уже есть двое, и для меня двое — это уже много… Даже понимая все это головой, я была все равно готова согласиться. Готова, чтобы она родила, потому что я тоже хотела ее ребенка. У нас был такой план, и мы этого хотели. Я тоже этого хотела. И вот мы договорились, что она сейчас его «сделает», и приедет сюда беременной. Она уехала.
Они – там, а мы – тут
Тем временем приближалась операция у ребенка, уже был назначен день. И мы договорились, что она до этого времени железно приедет. Один ребенок должен был остаться с ней дома, а я со вторым легла бы в больницу. Потому что вдвоем — это нереально… Ну как нереально, все оказалось реально в итоге. В какой-то момент мы опять поругались – и все, она пропала. Я стала понемногу придумывать для себя план: что я буду делать, если она не приедет.
Наступил день операции. Она даже ничего не написала.
Потом я получила от нее сообщение: «Думаю, ты уже, наверное, там без меня все порешала и помощь себе нашла, я тебе тут не нужна, так что удачи». Я переживала то же самое, что и год назад, с такой же силой, с такой же болью. Мне надо было перенести это и ехать одной, с двумя детьми.
Я поняла, что, скорее всего, у нее к этим детям не было никакого «материнского чувства»… И это меня убило. Мы все доказываем, что ЛГБТ семьи крутые, что нам не важно, кто родил этих детей, что это наши дети… А вот мой пример почему-то, к сожалению, доказал обратное. К сожалению, это было для нее важно.
Недавно я узнала, что у нее сейчас новые отношения. Они живут в нашей квартире там, а мы тут…
Дети тогда были очень маленькие, и они были так странно привязаны: один больше ко мне, а второй к ней. Он ее обожал просто. Когда мы уехали из Украины, он был совсем маленьким, но когда она приехала — он ее узнал. Побежал, кричал «мама». И вот в тот день, когда она уехала, ребенок проснулся, лег под дверь, и стал орать: «Мама!». Ты представляешь? Я пыталась его забрать, он меня просто отпихивал, кричал: «Нет, другая мама, уйди, уйди». Как я это объясню им?
Я решила вообще никак это все не афишировать, чтобы они это просто забыли. Когда они начнут задавать вопросы, я, наверное, буду им как-то отвечать, по мере их понимания.
Я не знаю, как моя жена может с кем-то строить новые отношения. Хотя не исключаю возможности, что однажды я тоже смогу кого-то встретить и полюбить. Но сейчас… Привести снова кого-то в жизнь детей, чтобы потом что, этот человек опять исчез? У них так много людей, которые вот так приходили и потом исчезали, и для них хватит, мне кажется.
Историю записала Милана Левицкая
Первую историю из цикла «Лесбийский разводы» можно почитать здесь, вторую – здесь.
***
HUKANNE — спецпроект Gpress про жизнь ЛБК-сообщества. Мы выросли в Беларуси и продолжаем говорить о своем опыте из разных состояний и точек на карте.
