«Котята, если вы открытые геи, ГУБОПиКу нечего добавить». Монолог Глеба Ковальского, от которого защищается наше отечество
«Открытым геем я стал раньше, чем сам мог это как-то осознать и сформулировать. Поспособствовали этому еще в средней школе мои одноклассники, учуявшие что-то неладное и немедленно приступившие к травле.
Несмотря на мои бесконечные влюбленности и детские романы с девочками (предполагаю, цисгендерными), думаю, что-то меня выдавало и отличало от остальных, что стая созревающих подростков не могла не замечать. Я не считал себя геем, хотя довольно странные форматы having fun с мальчиками были уже тогда. Потом меня ждал не очень приятный аутинг перед мамой, когда она прочитала мои дневники, где я писал о довольно неоднозначных чувствах к одному парню. Для нее это стало катастрофой, и наши идеальные до этого времени отношения на довольно продолжительный период рассыпались.
Все это происходило, когда я только-только начинал замечать в себе необычный романтический и сексуальный интерес к парням и сам не понимал, как мне к этому относиться. Однако общество в лице семьи, школы уже ждало от меня объяснений и какой-то реакции, поэтому долгой стадии принятия у меня не было, принял все в экстренной форме. Спасибо школе и маме за то, что помогли мне так быстро стать геем!
Доля правды в этом действительно есть. Потому что сейчас, когда я сформировал безопасный и довольно прогрессивный интеллектуально круг общения и вышел из социальных институтов типа школы, университета и офиса, где постоянно нужно кому-то что-то доказывать, я понял, что мне некомфортно и, главное, нет никакой необходимости определять себя в категориях типа «мужчина-женщина», «гомо-гетеро». Я спокойно чувствую себя, скользя по этому спектру и не задерживаясь в одной точке.
«Сначала меня буллила вся школа, потом – весь город»
Школьные времена вспоминаю абсолютно легко и помню только хорошее. Но если заглянуть в личный дневник и почитать записи, сделанную в ту пору, понимаю, что это был ад – и психика просто вытеснила эти воспоминания. Меня буллили не только в классе, меня буллила вся школа. До физического насилия доходило редко, но атмосфера, в которой это могло произойти, была в школе каждый день, и эмоциональный прессинг не ослабевал. Как-то раз я вступился за подругу, которая, по нынешним меркам, стала жертвой сексуального насилия со стороны одноклассников, и тогда мне реально казалось, что меня могут убить. Перед походом в школу на следующий день я пошел в магазин приколов и купил капсулы с искусственной кровью, чтобы если начнут бить, я мог раскусить эти капсулы во рту и таким образом отпугнуть. К счастью, тогда поднялась серьезная шумиха, и меня пронесло. Вопрос по поводу травли меня тоже стал подниматься, потому что не замечать это было невозможно. И первое время, когда я еще был первым отличником в классе и соответствовал образу невинной жертвы, я получал какое-то количество поддержки от учителей, но все это, конечно, проблему не решало, потому что никаких методов борьбы с буллингом в школе не было. Кажется, все считали, что это что-то естественное, через что просто нужно пройти.
Но по мере полового созревания моих одноклассников-волчат ситуация накалялась и в какой-то момент не реагировать на травлю было уже нельзя. У меня ни на минуту не возникало мысли что-либо отрицать и притворяться кем-то, кем я не являюсь. И не знаю, почему именно этот механизм самозащиты показался мне наиболее привлекательным, но я решил всё гипертрофировать и довести до абсурда, совершив радикальное принятие себя.
Я вобрал в свой образ все возможные стереотипы, все самое худшее, что обо мне говорили или могли предположить, и из «голубого» и «бабы», как многие меня называли, я превратился в самого чудовищного п*дора, которого только может себе нарисовать человеческая, точнее подростковая, фантазия. Я не примеряю втайне дома перед зеркалом мамины туфли – я хожу в центре города в максимально андрогинных луках, я не крашусь с подружками по приколу на домашних вечеринках – я наношу блядско-розовый гель на губы и подвожу глаза прямо за партой во время контрольной по физике, я не сохну тайно по кому-то из своих школьных угнетателей, потому что после школы я трахаюсь со взрослыми парнями, прилично накидавшись перед этим водки в злачных заведениях северной столицы.
После этого меня стала буллить не только вся школа, но и весь город. В социальных сетях создавали мои анти-фан-группы. В одной из них было около двух тысяч участников, они сливали мои фото, обсуждали мою личную жизнь, которую я намеренно делал суперпубличной, фантазировали, каким бы образом хотели меня убить. Жить стало намного опаснее, но и интереснее. Признаться, все это мне в какой-то степени нравилось. Наверное, и потому, что благодаря этой черной славе, обо мне узнали и другие люди, которые были нужны мне так же, как и я был нужен им, и благодаря которым этот довольно мрачный период моей жизни тем не менее наполнен массой очень веселых и теплых воспоминаний. Мне посчастливилось найти среди этих людей поддержку, понимание и иногда даже физическую защиту. И я часто ностальгирую по этому времени, потому что когда кажется, что весь мир против тебя, ты намного глубже и радостнее переживаешь моменты поддержки от даже совсем случайных людей.
«Когда у мальчиков появилась своя интимная жизнь, всем резко перестала быть интересна моя»
Администрация школы тогда, разумеется, приняла однозначную позицию обвинения жертвы и считала, что я во всем виноват своим провокационным поведением, которое заключалось, грубо говоря, в не скрывании своей сексуальной ориентации. Да, возможно, иногда в слишком демонстративном не скрывании, однако по своей сути это мало чем отличалось, от выложенных моими одноклассниками в соц сети фотографий со своими дамами.
Какое-то время школа пыталась меня заткнуть и успокоить, сделать из меня снова молчаливого терпилу. Когда они устали разгонять толпы детей всех возрастов, которые собираются после школы меня п**дить, меня пытались отчислить, но объективных поводов для этого не нашлось. Отправляли меня на психиатрическое обследование, но там тоже не вышло: психиатр не обнаружил никаких расстройств. После этого просто просили маму перевести меня в другую школу, но я не хотел, потому что понимал, что в другом месте будет только хуже, а здесь мне хотя бы уже все понятно, от кого и чего ожидать. Я остался.
Интересно то, что к 11 классу, когда у мальчиков закончился пубертатный период и появилась своя личная, в том числе интимная жизнь, всем резко перестала быть интересна моя, и от прежнего буллинга не осталось ни следа. У меня уже были свои компании вне школы, но я начал периодически тусоваться именно с теми одноклассниками, от которых в свое время пострадал больше всего. Для меня это было своего рода окончательной победой как над ними, так и над собственной обидой и болью (ну, мне так казалось).
Однажды я шёл с одним из тех парней пить пиво в подъезде и спокойно спросил: «Кстати, а ты же понимаешь, что тогда, пару лет назад, ты сломал мне жизнь?»
В ходе разговора стало понятно: то, что, наверное, навсегда оставило во мне травму и определило все мои последующие отношения с людьми, человек, который был агрессором, не помнит вообще. То есть для него это было что-то абсолютно рядовое, что он может припомнить только в общих чертах.
Были в то время в Витебске и условные островки свободы, где тем не менее тоже были свои нормы, но существенно отличающиеся от привычных. Одним из таких мест была «Яма» возле летнего амфитеатра – легендарная точка сбора витебских неформалов всех мастей. Кажется, пару самых сложных лет я протусил там. Также огромная часть моей жизни прошла на заброшках, где было и очень весело, и очень грустно, где я влюблялся и откуда меня потом выносили в бессознательном состоянии от неразделенности этой любви – в общем, жизнь там била ключом. Возможно, поэтому Витебск и не запомнился мне какой-то адской дырой.
Но после переезда, на протяжении 10 лет жизни в Минске, когда я приезжал в гости к маме в Витебск, у меня редко возникало желание гулять по городу. Иррациональное чувство страха и неприязни со школьных времен никуда не ушло – улицы Витебска интуитивно воспринимались как опасные, поэтому особой любви к родному городу у меня нет. А все заброшки, где я переживал самые важные – эмоционально – события моего взросления, снесены, поэтому символически города, в котором я вырос, вообще не существует.
«Они вас там в**бут дубинками на Окрестина, а вы этому и рады»
В 2011-м я поступил в Минск. Годы учебы в университете прошли будто в тумане, и вся жизнь проходила за его стенами. Я начал активно ходить в клубы. Конечно, во мне еще оставалась тяга к эксцентричности, которая в более осмысленном варианте остается до сих пор, но в Минске люди спокойнее ко всему относятся. Вызвать такую же ненависть и стать такой звездой, чтобы ненавидел весь город, у меня не получилось (смеется). Видимо, в одну реку дважды не войдешь.
В то время я часто зависал в гей-клубах, которые тогда были наиболее безопасными местами для отдыха негетеросексуальных людей. А чтобы разнообразить досуг и привнести в жизнь немного остроты и треша иногда мы с подругами решали посетить какие-нибудь дикие места, пользующиеся самой дурной в городе славой, типа ресторана «Шоколад» на Могилевской или кафе «Ребус» возле Партизанской, где иногда можно получить по роже еще даже не зайдя в заведение. С определенного момента эти две атмосферы, прекрасно сочетает в себе оставшийся единственным в своем роде минский гей-клуб, в определенных кругах ставший мемом.
Недавно моим знакомым охранники этого клуба заломали руки и выкинули на улицу за то, что те сняли майки на танцполе. Подобное отношение всегда ожидаемо, но тем не менее не перестает каждый раз поражать, поэтому мои мягко говоря удивленные ребята хотели вызвать милицию, на что охрана ответила: «Вызывайте. Они вас там в**бут дубинками на Окрестина, а вы этому и рады». И такая риторика на моей памяти там была всегда.
Мне лично когда-то один из охранников клуба грозился оторвать «единственное мужское, что у меня осталось». Это, конечно, выглядит очень комично, когда ты гей и платишь деньги вот именно за такой сервис.
У меня от такой формы коммуникации возникало ощущение, что я петух на какой-то петушиной вечеринке в тюрьме под строгим взглядом вертухаев. Конечно, интересный опыт, но, думаю, не каждый посетитель, придя в гей-клуб, рассчитывает на что-то подобное.
В какой-то момент нам с другом показалось, что Минск нуждается в более демократичном месте, свободном от предрассудков, которые есть как вовне, так и внутри самого ЛГБТК-сообщества, и так появилась «Петушня». Мы намеренно позиционировали вечеринки очень провокационно, кричаще, чтобы привлечь именно ту публику, которая не живет в мире норм, и не стремится им соответствовать.
Да, на «Петушню» никогда не бывало ментовских рейдов, хотя в других клубах, работающих для ЛГБТК-людей, это было еще недавно повсеместной практикой. Происходило это примерно так: включается свет, заваливают менты, ставят всех присутствующих к стенке и переписывают паспортные данные. Для чего им эти данные – непонятно до сих пор. Хотя после серии покаянных видео производства ГУБОПиК ситуация, кажется, проясняется. Почему эти облавы минули «Петушню»? Возможно, они думали, что мы и наша публика – это совсем опущенные фрики, которые не имеют никакого голоса, политической силы и влияния на общество. Ну и славненько. Я рад, что хотя бы на какой-то период времени наше место действительно было, насколько это возможно, безопасным.
«При действующем режиме я не вернусь в Беларусь»
После универа по распределению на два года меня отправили на отработку в Белгостелерадиокомпанию. Конечно, коллеги видели мой аккаунт в инстаграме, знали про вечеринки и прочее, но очень редко о чем-то спрашивали. Мне могли на что-то намекать, но я довольно четко демонстрировал, что эту сторону своей жизни ни с кем я обсуждать не собираюсь. Я отработал два года и должен был уходить, но тут очень классное руководство другого отдела предложило мне перейти к ним. Это были нормальные деньги и нормальные люди – я согласился. Так я еще на три года остался на телеке. Для меня, конечно, большинство людей, работавших на БТ, были как с другой планеты, но я так себя ощущаю почти везде. Поэтому не могу сказать, что это было какое-то сосредоточение зла. Понятно, что многие из них были с меня по-хорошему или по-плохому в а**е, но это их право и обстоятельства, это не делало их плохими людьми. И я не помню ни одного случая какого-то радикального лукашизма. Мне кажется, даже среди тех, кто остался на телеке после событий августа 2020 года, очень мало сторонников режима. И сам Эйсмонт, конечно, для меня до сих пор остается загадкой, потому что пока я работал, мне он казался одним из самых интеллигентных людей, как минимум, на БТ. До сих пор очень сомневаюсь в искренности его любви к режиму. Мне кажется, он такой же заложник ситуации, как и большинство чиновников.
Прошлой зимой я стал жестко параноить – нарушился сон, я постоянно прислушивался к происходящему на лестничной клетке и был одержим мыслями о самом худшем. Причины на то, как и у любого не согласного с режимом беларуса, были. В какой-то момент я понял, что начинаю сходить с ума, и улетел в Киев, чтобы переключить сознание. Я уезжал на время и через месяц планировал вернуться обратно, но плохие новости внутри страны стали приходить в геометрической прогрессии. Мне казалось, что с каждым днем в Беларуси становится все хуже и хуже. Когда ты живешь в этом аду каждый день, привыкаешь – и ад кажется терпимым. Но когда ты смотришь на это со стороны, находясь в более или менее безопасной зоне, ты просто не понимаешь, как в это можно вернуться, возвращение кажется самоубийством, поэтому я нашел работу, снял жилье и остался.
Сейчас я живу в Киеве и уже принял этот факт. Стыдно признаться, но так как объективно это не должно вызывать стыд, признаюсь: у меня было очень веселое и беззаботное лето в 2021 году – я даже немного забыл про Беларусь. Но, в целом, мое социальное положение в Украине, как и у большинства переехавших беларусов, оставляет желать лучшего. Да, денег на жизнь хватает, в том числе, чтобы снимать отдельную квартиру, но я могу лишиться всего в любой момент. В Минске было все более упорядочено – у меня была довольно стабильная жизнь, как бы это ни звучало. Сейчас я живу одним днем. Кроме того, в последнее время тяжеловато приходится без старых близких друзей. Тут очень много интересных, талантливых и хороших людей, но в какой-то момент становится сложно постоянно находиться в кругу хороших знакомых, не имея возможности просто прийти и поговорить с человеком, который знает тебя много лет, хорошо понимает, кто ты, и которому не надо ничего объяснять.
За этот год три разные площадки Киева предлагали мне возродить здесь «Петушню», но я не понимаю, для чего и для кого делать эти вечеринки.
«Петушню» делала своя публика, часть из которых сидит в тюрьме, другая, огромная часть, уехала за границу. Это их вечеринка.
Возможно, этот проект как-то переродится, но пока я пребываю в более траурных настроениях на этот счет.
Сам я не могу утверждать, что мне грозит преследование в Беларуси, но и обратного я утверждать тоже не могу. Летом и осенью 2020-го я принимал участие в протестах в разных, иногда противоречивых формах. Вся моя лента была наполнена кровью, слезами и синяками, что, конечно, было очень важно делать публичным, но что было очень сложно выносить в тот период в таком количестве. Поэтому вместе с известной террористкой и по совместительству журналисткой KYKY Глебом Семеновым мы запустили наше youtube-шоу, которым хотели привнести в информационное пространство немного юмора.
Сразу же после публикации нашего первого видео, которое неплохо выстрелило, Глебу из-за своих экстремистских хобби пришлось покинуть страну в поиске международной защиты. Я попытался сделать еще пару роликов один, но страх и объективная реальность не позволили мне продолжить.
То, что сейчас делает ГУБОПиК со сливом личных данных и покаянными видео с аутингами – это, конечно, мерзкое зрелище, и я очень сочувствую людям, которым пришлось с этим столкнуться. После таких видео мне стали писать знакомые, что делать, если вдруг они окажутся в подобной ситуации? Я отвечал: Котята, вы уже настолько сами себя опустили в глазах ментов своими инстаграм сторис и интервью о том, насколько вы небинарные персоны, что ГУБОПиКу остается нечего добавить. Имел я в виду, конечно, что вряд ли живущие и так открыто ЛГБТК-люди интересны силовикам в качестве героев их «шокирующих» покаянных видео.
Переставая скрывать свою сексуальность, ты берешь козыри в свои руки, но это правило, к сожалению, вряд ли сейчас работает в Беларуси, как и любое другое. В Беларуси просто опасно быть любому человеку, независимо от его сексуальной ориентации, открытости и политических взглядов.
А ГУБОПиК стоит отдать должное, оно своими унижающими в первую очередь само себе действиями, делает всё возможное, чтобы изменить в сторону принятия отношение общества к ЛГБТК-сообществу. Но это большая работа – один ГУБОПиК ее не вывезет.
Конечно, я бы хотел иметь возможность вернуться домой. Я надеюсь, этот опыт вынужденной эмиграции когда-нибудь пригодится и в моей стране. Сейчас я совместно с HUNCHTheatre и людьми, которым тоже за этот год пришлось лишиться дома, работаю над большим мультидисциплинарым проектом, у нас запланирован тур по Германии, хотя, конечно, еще год назад самым главным для нас планом было после премьеры в Берлине показать его в Минске. Сейчас это, разумеется, просто немыслимо, но я надеюсь, что это удастся сделать в обозримом будущем. Как и многое другое, чем я хотел заниматься в Беларуси, но… Этого однозначно не произойдет при действующем режиме».
Смотрите интересные видео на нашем YouTube-канале
Также по теме: Беларус Глеб Ковальский: секс в эмиграции есть
