Участница ЛГБТК-колонны на протестах в Минске о своём пути и бисексуальности

ЛГБТК после 45-ти практически не существует? Татьяна называет себя «единорогом». При наличии хорошей работы у нее нет круга общения, а до прошлого года она избегала контактов с людьми.

На воскресных маршах моя героиня поняла, что толпа может не представлять опасности, с незнакомцами можно заговорить и даже попросить крем от загара. Однажды в 2020-м она решится пройти в ЛГБТК-колонне.

Начало…

Татьяна выросла в семье технической интеллигенции, по ее словам – не очень активной в открытых протестах, но регулярно посещающей Управу БНФ на нынешнем проспекте Машерова. Они ходили туда за книгами и газетами — «Нашай Нівай», в частности.

«Я экономист. Четкое и ясное понимание глубины жопы, в которую мы катимся, было еще в 90-х, в студенчестве. Я училась в коммерческом ВУЗе к нам приезжали преподаватели из европейских стран, и мне уже тогда не нравилось, что происходит в стране», — говорит она.

Между социальной активностью и ребенком в свое время она сделала выбор в пользу дочери. Это было в 2011-м, когда после молчаливых протестных акций на Татьяну составили протокол за хлопанье в ладоши. После этого дочь оказалась на учете как находящаяся в социально-опасном положении.

«К нам пришла комиссия – тогда это было нововведение, начали ходить по «неблагонадежным семьям» и записывать детей в СОП. Они хотели посмотреть, есть ли ребенку где спать, делать уроки, что есть и зубная щетка. У дочери была своя комната со всем необходимым, но нас все равно поставили на учет.

При двух работающих родителях и финансовом обеспечении. Но моего протокола было достаточно. Тогда я и успокоилась. Действенный метод закрыть рот человеку с детьми, я это испытала на себе», — рассказывает она.

Депрессия

Из-за ряда проблем Татьяна ушла во «внутреннюю эмиграцию» и получила клиническую депрессию, поэтому на события весны 2020-го смотрела скептически. Однако ее удивило, что молодые коллеги начали активно говорить о политике.

«В предыдущие годы коллег 20-35-ти это не интересовало. Я носила еду и лекарства в 2006-м, отхватила свое в 2011-м… И не скажу, что я сразу воспылала ко всему большой любовью. Посмотрела, кто смог приступить к сбору подписей, подписалась за Виктора Бабарико, поскольку он хороший менеджер, экономист, системно мыслит и идеологически мне близок.

Сходила на митинг Светланы Тихановской на Бангалор и там удивилась окончательно. То есть переломным моментом стал живой интерес моих 25-летних коллег. Наверное, это внушило надежду: господи, наконец людям вокруг не все равно», — вспоминает она.

Почти шесть лет назад у моей героини диагностировали клиническую депрессию, и уже пять лет она находится на терапии. Татьяна – бисексуалка, но тогда она еще не знала о существовании внутренней гомофобии – неприятии собственной ориентации.

ЛГБТК после 45-ти практически не существует?..

«В интервью с какой-то женщиной я встретила выражение, что ЛГБТК после 45-ти практически не существует. Что это такие единороги. Хотя все догадываются, что, если есть 20-летние, то, наверное, 40-летние тоже есть. Так вот я единорог. И я не привыкла об этом говорить, не привыкла это демонстрировать кому бы то ни было», — говорит она.

Клиническая депрессия Татьяны имеет комплексной характер и содержит в себе разную симптоматику.

«К примеру, я не общалась с людьми, у меня практически отсутствует круг общения, почти нет друзей. На фоне внутренней гомофобии, личных проблем в семье, отсутствия возможности говорить с кем-либо открыто ты постоянно себя цензурируешь. Цензура касалась всего – политики, работы, личной жизни.

Сначала тебя поправляют снаружи, начиная с советской школы, поскольку ты неправильно видишь государство. Потом ты учишь по газетам новую историю Беларуси, потом случается 1994-й – и ты опять неправильный. В результате рано или поздно ты уходишь во внутреннюю миграцию, чтобы сохранить хотя бы остатки себя», — говорит она.

ЛГБТК-идентичность

К пониманию своей идентичности Татьяна пришла в 18-19 лет.

«Тогда мне казалось, что я лесбиянка. Возможно, потому что не было никакой информации – от слова «совсем.

Намного позже я узнала о том, что у нас в семье есть и трансгендерный человек – наш дальний родственник. В 90-е он совершил переход, и помогала ему после только наша семья.

Все остальные до сих пор делают вид, что этой части родни нет – их не зовут на семейные мероприятия, о них не принято вспоминать», – говорит Татьяна.

Впоследствии она и сама столкнулась с неприятием – среди «своих».

«В Минске было несколько мест, куда можно было пойти – Паниковка, вокзал и Терраса. Позже появилась Дискотека — в ДК, по моему, где-то в Заводском районе.

Но на ней я побывала лишь однажды: для меня там все было пропитано агрессией. В эти места можно было прийти, но, если ты не вписывался, тебя изгоняли — в мягкой или в жесткой форме. Я не вписалась и ушла добровольно. Ты должен был быть «тру» — настоящим. Четко вписываться внешне и поведенчески в два шаблона: либо ты фэм, либо буч. Тогда феминные назывались «клава».

Я не вписывалась ни туда, ни сюда. У меня были длинные волосы, но я носила джинсы, ботинки и не красилась. При этом грубое общение и хватание девушек за задницу  – тоже не моя манера поведения», — рассказывает она.

Однако, попав в тусовку, Татьяна поняла, что она – бисексуалка. Это случилось к 22-23 годам, когда ей дали почитать вырезки из газет и ксерокопии статей, и она узнала о шкале Кинси. Там же она познакомилась с девушкой, с которой начались отношения.

«Она была более, чем на 10 лет старше меня, и она же выдала мне информацию для прочтения и обдумывания. Через какое-то время – чуть больше полугода – у нее начались серьезные проблемы с семьей, на нее очень давили. И она вышла замуж, посоветовав мне «взять себя в руки», сделать правильный выбор и жить, как нормальные люди, чтобы не остаться одной на всю жизнь.

Для меня это был большой удар, потому что это был первый раз, когда я позволила себе отношения с женщиной», — говорит она.

Но, по словам Татьяны, оставаться в тусовке не очень хотелось.

ЛГБТК и замужество

«Атмосфера была такая… Одни и те же люди, разговоры, песни, алкоголь, ничего не менялось. Уже тогда было ясно, что тусовка постепенно будет загнивать.

Я наблюдала, как за эти полгода люди… Опускаются, наверное, правильное слово. Но это были отчаянные попытки хоть как-то держаться на плаву при невозможности этого. Потому что все вокруг отрицает твое существование. Тебя нет. Ты не можешь ничего никому рассказать. Тебя просят «познакомь», всегда имея в виду, что это парень.

Когда ты идешь на свидание, ты не можешь об этом сказать. Не можешь объяснить друзьям, почему покупаешь зефир, который не ешь, но его любит твоя девушка. Это как скрывать, что у тебя дома… живет кот. Выкручиваться – откуда шерсть на одежде, прикрываться аллергией.

Смысл твоей жизни – отцензурировать все слова. А чтобы случайно не проговориться, начинаешь цензурировать и мысли. Я до сих пор употребляю слово «партнер» в отношении людей из прошлого, чтобы никто не понял», — рассказывает собеседница.

От отчаянья Татьяна тоже вышла замуж и родила ребенка. Будущему мужу все рассказала, но это не помешало свадьбе состояться.

«Я очень любила ту девушку, и мне было очень плохо одной. Но я подумала: раз я би, то могу попробовать жить как все. По факту у меня это не вышло.

Я поняла это через два года брака, когда ребенку было полтора. Я ушла с дочкой от мужа, но он убедил меня в том, что ей нужен отец, и я вернулась. После этого несколько раз снова бывали проблемы, потом он начал пить. Однако дочь болезненно восприняла очередную попытку разрыва, и я ей пообещала, что до окончания школы у нее будет полноценная семья.

Окончательно я ушла от мужа, когда ей было 17, похоронив таким образом 18 лет своей жизни, последние 8 из которых были адом. Но, по крайней мере, я знала, для чего это делаю. Теперь отношения с ним я не поддерживаю и дочь тоже», — говорит она.

Семья…

Остальные члены семьи Татьяну в этом решении не поддержали.

В семье о бисексуальности Татьяны не знают. Лишь однажды она сказала об этом брату, после чего их встречи прекратились на четыре месяца. Сейчас они эту тему не поднимают.

«С дочерью намного проще – она сама считает себя лесбиянкой, и когда ей захотелось поговорить на эту тему, я видела, что ребенку плохо и единственный способ хоть немного облегчить ситуацию – это рассказать. И я рассказала о том, как не смогла принять себя вовремя.

Чтобы ей хватило на это смелости. Теперь у нее все хорошо. 20-летние сейчас очень легко принимают себя, и мир у них не так жестко закреплен. У них возможны флюидные гендеры, у них возможно менять саморепрезентацию, они могут самоопределяться всю жизнь, и в их среде это считается нормой», — говорит она.

Отношение к ЛГБТК

В среде же Татьяны в юности было по-другому.

«Помимо того, что это считалось ненормальным, тебя могли избить. Приходилось видеть людей со сломанными костями. В той тусовке почти всегда кто-то был избит.

Обычный работяга на улице мог дать в лицо девушке лишь потому, что она выглядит как буч. В некоторых рабочих кварталах было развлечение – приехать в город, зайти на Террасу, которая находилась недалеко от парка Горького, и прицепиться к первым попавшимся», — вспоминает Татьяна.

Ей тоже доставалось: от милиции — на стене Цоя, от своих же — на Паниковке, от компании сверстников — в центре города, когда они шли с девушкой за руку.

Уйдя в себя, сторонясь людей, не обзаведясь кругом общения, на марши прошлого года Татьяна в основном ходила одна либо с дочерью и семьей брата.

Женские марши и квир колонна

На одном из женских маршей, когда люди собрались на Комаровке, она увидела девушек с радужным флагом и колонкой.

«Было весело, но у меня не хватило силы воли подойти ближе. Наблюдала со стороны. От прохожих было несколько попыток их оскорбить, но это были единичные высказывания. Я слышала, как говорили: «О, и эти? Ну, молодцы!»

А кто-то осуждал: мол, подставляют протестное движение «со своим гейским флагом». Но если спокойно разговаривать, переключать человека на мышление, люди, если и не отказываются от своего мнения, то теряют агрессию. Начинают думать и перестают понимать причину своей злости», — рассуждает она.

После девушки сообщили, что на воскресном марше будет квир-колонна, и Татьяна пошла туда, поскольку не могла отпустить дочь одну.

«Сама бы я вряд ли. У меня не хватает смелости объявлять о том, кто я. На тот момент точно не хватало», — признается она.

Многое в отношении к людям, по ее словам, поменял 2020-й год.

«Во-первых, выяснилось, что толпа может быть неопасной. Опасность была не внутри толпы, а снаружи. Внутри тебе предложат попить, дадут пластырь, бутерброд, крем от солнца. Была очень дружелюбная обстановка. У меня обсессивно-компульсивное расстройство, я не прикасаюсь к людям, не вступаю в контакт – это длилось несколько лет. Там выяснилось, что люди не опасны – к ним можно прикасаться, рядом с ними можно идти, разговаривать, обращаться к ним.

Раньше я этого не могла. Делала покупки в интернете, потому что не могла зайти в магазин, где рано или поздно к тебе подойдет продавец с вопросом, чем он может помочь. В таких случаях у меня начиналась паническая атака и ответить я не могла», — говорит она.

ЛГБТК и переломный 2020-й

По ее словам, 2020-й год все сдвинул с мертвой точки и она решилась пойти в группу поддержки, чтобы говорить о своих проблемах вслух.

«То, над чем билась моя психологиня три года, случилось само собой в 2020-м. Я начала разговаривать с людьми не в письменной форме. Голосом. Все утопали в ужасе, шоке, ловили ПТСР — у меня же на тот момент все это уже было. Я давно это лечу, но лечение почти не двигалось. А 20-й год все сдвинул с мертвой точки. Настолько, что зимой 21-го я смогла пойти в группу поддержки ЛГБТК-людей.

Теперь я могу говорить о своих проблемах с несколькими из них. ЛГБТК-люди имеют обычно схожий список проблем. Все, так или иначе, сталкивались с неприятием себя, с домашним насилием, у всех есть проблемы с родительской семьей. Это помогает понимать боль другого. Сначала это была терапевтическая группа – с нами работал психолог, а сейчас это просто группа поддержки.

Я таким образом многому научилась. Ты учишься доверять людям. Чтобы, например, подойти на улице к незнакомцу и спросить дорогу. Какие простые вещи еще делают люди ежедневно, не замечая? Вот я их не делала. Любое действие, связанное с человеком, было для меня невозможным. Людей я просто боялась. Это физиологическая реакция, похожая на паническую атаку», — рассказывает она.

Из подобных открытий Татьяна вспоминает 2006 год, когда в палаточном лагере на Октябрьской не приходилось проталкиваться — люди расступались, если нужно было пройти.

«Для меня тогда это было невероятным ощущением», — говорит она.

«А море позитивно настроенных людей, невообразимый океан, — это было в 20-м. Весь проспект был заполнен счастливыми людьми. Я никогда такого в жизни не видела. Это давало такой заряд, что ты приходила утоптанной домой после 20 тысяч шагов и тебе этого хватало на неделю поработать, побегать по «цепям», выкроить время на субботний марш, встать пораньше в воскресенье, чтобы сделать что-то по дому и снова пойти на воскресный за позитивом», — вспоминает она.

ЛГБТК и выживание…

По словам Татьяны, в юности она очень хотела уехать, но вышла замуж за человека, который считал, что важно остаться и изменить все самим. Начав работать и платить налоги с 17 лет и сделав неплохую карьеру, сейчас она категорически не хочет уезжать. Татьяна говорит, что хотела бы жить в безопасной среде и верит в перемены в сторону гуманизма.

«Потому что жить в атмосфере страха… Сначала Советский Союз нагнетал. Потом, когда все рухнуло, было страшно, поскольку это была стихия. Дальше якобы пришел порядок, который снова стал плодить страх. Когда человек боится, он делает неадекватные вещи. Жить в страхе – ужасно, это порождает жестокость», — считает она.

Татьяна признается, что ей тоже страшно, но она к этому привыкла и называет себя отличным «выживателем».

«Я никогда не жила, я всегда выживала. Я выживатель замечательный. Я умею из курицы сделать первое-второе-третье для семьи из четырех человек. А вот жить не умею. И дочь я отправляла в Европу учиться жить, а не выживать. Нельзя научить ребенка тому, чего не умеешь сам», — полагает она.

Татьяна считает, что неоднородность поведенческих реакций на события в Беларуси – нормальное явление, а стремящихся к переменам — больше.

«Когда вы все время пугаете человека, есть несколько вариантов реакции. Бей или беги, а еще есть состояние выученной беспомощности и наше общество в нем долго пребывало. Это есть и в животном мире. Опоссум, к примеру, притворяется мертвым. Люди тоже иногда замирают. Часть из нас сейчас замерла. Часть попыталась убежать, а часть привыкла жить со страхом, перерабатывать его и еще пытаться что-то делать. Общество никогда не бывает однородным, это нормально. Мы все разные – вопрос в критической массе: кого больше. Мне почему-то кажется, что желающих перемен и тех, кто больше не хочет жить в страхе, – больше».

Иллюстрации ania crook

 

Читайте также: «Я свое отбоялся»: Откровенное интервью с гомосексуалом, служащим в ВСУ